Нарисуй мне в небе солнце

– Это черепаха?

Ника уже развалился на моем диване с ногами.

– Нравится?

– Ты привез ее из Европы?

– Нет, я купил ее в зоомагазине. Заходил с сыном за рыбками и купил.

– Почему? Зачем?

– Какая ты грубая все-таки, Тюня! А я – тонкий человек. Это символический подарок. Сиди и думай, что он означает. Пойду посмотрю, как ты доделала ремонт в ванной.

– Я не доделала ремонт, Никит. У меня было много работы.

– Вот ты какая! Сказали же тебе – закончи ремонт к моему приезду! Чтобы мне было приятно мыть у тебя руки, как дома… И вообще…

Ника подошел ко мне.

– Вот неужели тебе самой не нравится?

– Что именно?

– Такая жизнь. Ведь романтично, правда? Я так по тебе соскучился, ты даже себе не представляешь.

– Я стараюсь не представлять, как ты ездил в Европу, – честно ответила я. – Что ты там делал.

– Табу! – Ника шутливо хлопнул меня по губам. – Другая жизнь, другая реальность. И потом – я же свободный человек, ты знаешь. И я к тебе приезжаю, потому что хочу, а не потому что обязан. Если ты в это вдумаешься, то поймешь, какая ты глупая. Ты должна гордиться и радоваться. Сколько времени я приезжаю к тебе исключительно по желанию.

Я посмотрела на нас в зеркало. Ника по-хозяйски обхватил меня чуть коротковатыми руками и довольно ухмылялся. Да, я привыкла к этой разнице. Она мне даже как-то нравилась. Невысокий, теперь уже коренастый Ника и я рядом – тонкая, высокая, обвивающая его. Только вот почему гордиться должна я?

* * *

Никита себя не берег, ходил без шарфа, в легком пальто, несмотря на промозглую сырость, и заболел. Позвал меня – полечить его, приготовить что-то. Я взяла из дома мед, лимон, горчичники, какие-то таблетки на всякий случай и, поколебавшись, положила в сумку маленького страусенка из светлого плюша, на смешных длинных ножках, которого я давно ему купила в подарок, но дарить не было никакого настроения.

Ника, несчастный, смирный, послушно пил чай, разрешил натереть себе грудь согревающим бальзамом, все держал меня за руку и жаловался, что у него болит горло, голова, глаза – все болит, аппетита нет. Потом попросил меня что-нибудь почитать ему вслух.

– А что тебе почитать?

– Ну не знаю… Толстого… или Платона…

Я полезла на полку за книгами, про себя удивляясь его выбору, но вслух ничего не говоря. Ника зевнул и остановил меня:

– Или нет, давай лучше фильм посмотрим.

Никита выбрал самый, с моей точки зрения, неинтересный фильм – какой-то безликий американский боевик. Я смотреть с ним не стала. Походила по его квартире, по-прежнему пустой. Вторая комната так и не была обжита, он не ставил туда никакую мебель, с тех пор, как уехала его жена. Я знала, что она купила квартиру где-то в другом районе, но подробно расспрашивать мне было неудобно. Так же как неудобно было настаивать, чтобы Никита как-то обставил вторую комнату, имея в виду меня. Я ведь так часто у него бываю. А он сохраняет по-музейному ту опустевшую комнату. Или он что-то другое имеет в виду? Что? Что там когда-нибудь появится кроватка нашего ребенка? Но та свободная комната – длинная, с маленьким окном – совсем не похожа на комнату из моего сна, где спит мой, наш, ребенок. Я закрыла поплотнее туда дверь и вернулась к Нике.

Ника капризничал, требовал ласки, внимания, ему было то душно, то холодно. Я старалась не обижаться – человек болеет. К ночи я засобиралась домой.

– А если мне ночью станет плохо? – спросил Ника, выходя в прихожую. – Ты не подумала об этом?

– У меня завтра вечером спектакль, с утра репетиция, днем еще я подрабатываю, аудиокнижку записываю. Никит… Не обижайся, мне надо выспаться.

– Я болею, – упрямо сказал Ника, запахиваясь в халат. Как-то незаметно для меня он поправился, отрастил живот.

– Мне кажется, ты пошел на поправку, температуры почти нет, тебе надо просто отдохнуть. Я шиповник тебе в термосе заварила, пей побольше. Пюре в кастрюльке…

– Ладно, – сказал Ника. – Пюре… Значит, поедешь? В кои веки раз тебе предложили побыть женой, а ты… Ну ясно.

Я замерла с шарфом в руках. Женой? Я не ослышалась? Я посмотрела на Никиту. Он молчал, тоже смотрел на меня. Я должна что-то сказать? Я должна остаться?

– Ника, скажи мне…

Никита тут же насторожился.

– Я не могу ни о чем говорить, я болен.

– Я должна это знать.

Я набралась духа. Я все-таки это спрошу. Вот спросил же меня Вовка – ждать ли ему меня. И я ему ответила – «нет». И я спрошу Нику. Сейчас или никогда.

– Ты со своей женой собираешься разводиться? Вы уже два года живете отдельно. Или три. Я со счета сбилась. У вас какие отношения?

Никита стал напевать, шагнул ко мне, ухватил за ногу.

– Разговор на эту тему портит нервную систему… – пропел он. – Не надо, Тюнчик, об этом спрашивать.

– Почему? Я должна знать, на каких правах я тут остаюсь ночевать.

– Ни на каких, – улыбнулся Ника. – Устраивает?

– Нет, – сказала я, зная, что, как бы мне ни было больно, сейчас нельзя позволить себе слезы. – Никита, я больше так не могу…

– Да уйди ты к черту, шлюшка! Достала! – легко сказал Ника, подтолкнул меня через порог и захлопнул дверь.

* * *

…Я почувствовала резкую боль. Но совсем не ту, которую ждала. Не пронзающую, последнюю боль освобождения, а просто жгучую боль разорванных тканей. Отвертка только проскользнула у меня по шее, по этой самой ложбинке, где расходятся ключицы, несильно поранив кожу…

Это повторяющийся кошмар. Сколько раз за эти годы мне снился один и тот же сон. Я прихожу к Никите, открываю дверь своим ключом. Достаю отвертку, кладу прощальное письмо ему на подушку, в письме написано, что я не хочу без него жить, и бью по себе этой отверткой, и вижу его полные ненависти и страха глаза. Почему отверткой? Почему такая тупая, иррациональная, грубая фантазия?

Иногда во сне в комнату входит моя мама, иногда – вместе с папой, они бросаются ко мне, однажды был сон, когда меня спасал Вовка… Неважно. И каждое утро я с ужасом думаю – ну почему, почему мне снится этот сон?

Я ни разу не помышляла о самоубийстве. Я люблю жизнь и хочу жить. Я люблю Нику, тоскую без него, но это разные вещи. Тосковать и убивать себя ради кого-то – это разные вещи. Зачем мне это снится? Кто в моей голове придумывает такой кошмар? Какая-то неизвестная я? Или – что мне нравится больше – кто-то влезает в мою голову, пока я сплю и совершенно беспомощная, и рисует там такие картинки, черно-серыми красками, кто-то, обросший грязной шерстью, с хвостом, рогами… Увы, я не верю в мистику и потусторонние силы. В бога верю, в черта – нет.