Нарисую себе счастье

— Вы, черти, чего творите? — раздался из ямы рык Долохова. — Ослепли совсем? Здесь уж и глины-то не осталось, сплошной песок! Рыть вправо надобно!

— Так заливает, Казьмир Федотыч! Куда дальше-то? Берег оползать начинает.

— А доски вам на что? Крепите! А инженер где? Запиши-ка, Маруш — инженеру штраф! Недоследил! Эх, все самому нужно делать!

Вылез из ямы и дальше помчался. У меня через полчаса уж язык на плече был, а Долохов ничего, как мальчишка скакал с горящими глазами, только вдруг губу прикусил и начал грудь растирать.

— А ну, сударь, пожалуйте в бричку, — поспешила к Хозяину я, хватая его за рукав. — Сердце прихватило, да?

— Сейчас пройдет, — глухо пробормотал мужчина. — Не лезь под руку.

— Я на вас мэтру Пиляеву нажалуюсь.

— Нос не дорос. Вот что, малыш, в бричке под сидением фляга, принеси-ка ее.

Я побежала к нашему экипажу со всех ног. Разыскала флягу, вытащила пробку, понюхала — настой травяной, похожий на тот, что лекарь моей матушке выписал. Добре. Вернулась обратно и обомлела. Долохов курил! Да не трубку, а богомерзкие папиросы, что не так давно на Юге начали продавать. Помнится, матушка отца ругала, когда от него табаком пахло. Говорила, что вредна для легких эта забава.

— Казимир Федотович! — взвизгнула я. — Что вы творите?

— О, еще одна нянька. Молчи, щенок, мне так легче. Дай флягу.

Прислонившись к дощатой стене сарая для инструментов, он хлебнул травяного отвара и замолчал, тяжело дыша. Не больно-то ему папиросы помогали, как по мне.

— Править сможешь, Маруш? — наконец тихо спросил Казимир.

— Смогу, — смело соврала я. — Домой?

— Да. В усадьбу отвезешь меня. И за Пиляевым стоит послать. Ты записи вел?

— Вел, разумеется.

— Потом покажешь. Нет. Не нужно Пиляева. Мне легче уже.

Мужчина встряхнулся как пес, а скорее даже — как медведь. Оскалился, подергал себя за короткую бороду и отлепился от стенки. Кинул мне пустую флягу и довольно твердым шагом направился к рабочим.

Вот ведь упрямец!

Отдав последние распоряжения, Долохов залез в бричку и приказал:

— Поехали.

Правила я плохо, но Казимир заметил это не сразу. Только когда я заговорила укоризненно:

— Не нравитесь вы мне, Хозяин.

— Да что ты говоришь, Маруш! Какая трагедия!

— Я серьезно. Вид у вас больной. А я, знаете ли, за матерью несколько месяцев ухаживал, и вижу уже по глазам, что вам дурно.

— Нормально все, отстань.

— А вот и не отстану. А ну как вас посреди поля сердечный приступ хватит? Что тогда?

Мужчина только шумно вздохнул, ничего не ответив.

— Поберечь себя надобно, Казимир Федотович. Хотя бы ради сестры. Вы у нее один остались. Опора и защита.

— Ой да заткнись уже. Зануда. Помолчи и за дорогой следи.

Я шмыгнула носом сердито и крепче вцепилась в поводья. Дурацкая повозка и лошадь тупая! Не слушает меня совсем! Руки уже болят… И ноги промокшие озябли.

Поняв, что я не справляюсь, Казимир забрал у меня поводья, а я надвинула поглубже картуз, чтобы скрыть слезы, выступившие на глазах. И его мне было жалко, и себя. Только-только все налаживаться начало, а этот… совсем себя не бережет! Вот же валенок!

— Что ты там бормочешь?

— Говорю, что все это никуда не годится. Вот помрете вы, и что мне делать дальше? Где работу искать?

— Ну ты, Маруш, и наглец! — хохотнул Долохов. — Только о себе и думаешь. Пока не помру, не бойся. До зимы точно протяну.

Его шутка меня нисколько не успокоила.

Глава 7. Помощник

К тому времени, как мы приехали в усадьбу, Долохову стало лучше. Встретившая нас Ольга ничего не заметила. Мне предложили остаться ночевать, но я, помня о матушке, наотрез отказалась. Ну и что с того, что стемнело? А вдруг Ильян не накормил ее? Или ей стало хуже? Не хочу потом всю жизнь себя виноватить.

— Да что ты за упрямец! — злился на меня Казимир. — Куда я тебя через лес отпущу? А вдруг волки?

— Волки так волки, — пожимала я плечами. — Найдете другого художника, делов-то. От меня все равно никакого прока.

— Вот что, дурачок. Я завтра отдыхать буду, и ты на завод не иди. Ночуй у меня, а поутру я Ермолу велю тебя отвезти. Ничего с твоей матушкой за ночь не сделается.

Я заколебалась. Предложение было хорошее. Маме и в самом деле заметно помогали травы, выписанные Пиляевым. Она меньше кашляла и вполне способна была поесть самостоятельно. А ехать на бричке… это заманчиво. Легче и быстрее, чем ножками бежать. К тому же — выходной! Это очень славно! Проведу его с семьей! В доме давно полы помыть надобно да окна, слазаю и на чердак за соломой — избу утеплять скоро. Решено, остаюсь ночевать!

Меня представили слугам. Ермола я уже знала, а экономка Устина помнила меня. Еще при доме жила дочка Ермола и Устины Прося, девица бойкая и болтливая, примерно моего возраста. Она меня и проводила в настоящую гостевую комнату с маленькой уборной. Моему восторгу не было конца. Тщательно вымывшись с душистым мылом, я забралась в свежую, пахнувшую цветами постель и тут же уснула. Уж с чем-чем, а со сном проблем у меня никогда не было, к тому же жизнь моя стала настолько утомительной, что я засыпала порой даже в бричке на ходу.

А наутро Казимир Федотович изволил меня огорошить.

— А с чего ты взял, Маруш, что у тебя выходной? — удивленно спросил он, разбудив меня стуком в дверь на рассвете. — Я сказал, что на завод не поедешь. Так я тебе другое дело найду.

— Так матушка же, — заикнулась я.

— Верно. Но не буду же я Ермола только ради твоей матушки гонять? Сейчас быстро кофий пей и поезжай. Домой заедешь, посмотришь, что к чему там — и в Большеград.

— Чего? — поперхнулась вареным яйцом я.

Завтракали мы с ним вдвоем прямо на кухне. Сестрица его Ольга еще изволила почивать. А мне же и лучше, побаиваюсь я эту барышню. Как взглянет строго, так у меня мурашки по спине.

— В Большеград письма отвезешь на почтамт. Потом в Университет заедешь, дам тебе список книг. Да спроси, нашли ли они мне грамотного инженера, я давно просил. И будь человеком, заедь в обувную лавку. Купи новые ботинки, на эти смотреть тошно. Словно ты мне не помощник, а оборванец какой-то.

— А я вам помощник? — донельзя изумилась я.