Народ Великого духа
Шрифт:
– Прекратите визжать, девочки, и позорить клан Рохан! – сказала я своим временным дочерям. – Берите пример с местных – они не видят в этом рычании ничего опасного, как и мы с отцом Бонифацием. Ведите себя скромно и с достоинством, не заставляйте князя Сергия ап Петра пожалеть о том, что он вообще взял вас с собой, ведь даже темнокожие дикарки смотрят на вас с осуждением.
Пару часов спустя, открытое море, коч «Отважный», курс юго-юго-восток, скорость семь узлов.
отец Бонифаций, капеллан клана Рохан.
Для отца Бонифация это путешествие из безвременья Берега Нерожденных Душ оказалось не только величайшим испытанием в жизни, но и величайшей возможностью постигнуть замысел Творца. А чтобы использовать эту возможность надлежащим образом, он присоединился к урокам языка, которые леди Ляля давала леди Гвендаллион, обнаружив
Вот и сейчас священник стоял на палубе и старательно наблюдал за тем, что происходит вокруг, жалея, что не понимает смысла произносимых слов. Впрочем, Сергий ап Петр не отличался особым многословием, да и его команда не требовала длинных объяснений. Когда задул подходящий ветер, темнокожие девки ловко развернули паруса (священник даже удивился тому, как просто это было сделать), рычание зверя под палубой стихло – и корабль, почти не снижая скорости, ходко заскользил по глади вод под одними парусами. Потом князь Сергий ап Петр уступил место у колеса с ручками одной из своих темных жен по имени Алуанна, но сам при этом никуда не ушел, а, подняв к глазам странный прибор из двух соединенных между собой цилиндров, принялся смотреть через него на горизонт.
Вопросы распирали священника так, что казалось, голова его сейчас лопнет от возникшего внутри давления. А ведь путешествие только началось… Но тут, к его счастью, поблизости оказался Виктор, который смог удовлетворить хотя бы часть его любопытства.
[Тогда де и там же.
Виктор де Легран, французский дворянин 16-ти лет от роду, год рождения 1777-й]
За последние полтора месяца я уже успел более-менее изучить общество, членом которого оказался волею судьбы. Хотя, по правде говоря, общество, созданное русскими выходцами из двадцать первого века, далеко не худший вариант. Я ведь мог умереть на революционной гильотине или до конца дней влачить жалкое существование в племени дикарей. Здесь же я сыт, одет и обут во все новое. И пусть эти вещи грубой местной выделки, но они прочны, добротны и практичны. Никакого сравнения с вонючими шкурами дикарей. Помимо того, поскольку я грамотен и обладаю широким кругозором вкупе со многими полезными навыками, моя особа оказалась приближенной к русским вождям, что сулит мне дальнейшие перспективы.
Правда, с предложением обучать русских искусству фехтования вышла незадача. Отставной русский офицер господин Андре скептически посмотрел в мою сторону и предложил учебную схватку, где я буду вооружен шпагой и кинжалом, как и положено дворянину, а он будет иметь в распоряжении большой и малый нож. Эта схватка (правда, без свидетелей) состоялась перед самым нашим отъездом и принесла мне величайшее разочарование. Несмотря на то, что мое оружие было почти в два раза длиннее, чем у господина Андре, я почувствовал себя несчастным мышонком, с которым играет старый опытный кот. Хорошо, что этого не видел никто из посторонних. Теперь я верю в бытующие здесь рассказы, что год назад этот человек лишь при небольшой помощи месье Гуга и огневой поддержке со стороны остальных вождей лично зарезал больше десятка кровожадных дикарей, которые ничего не смогли с ним поделать своими дубинами. А потом, как это и диктуют традиции, он там же, на поле боя, произвел своего помощника в дворяне, торжественно вручив ему кривой меч вместо мужицкого топора.
Зато востребованным оказалось мое умение обращаться с лошадьми. Я хоть не конюх, но каждый дворянин, находясь в походе, должен уметь обиходить своего четвероногого боевого товарища. И хоть лошади у русских первобытные, – широкой, крепкой конституции, с короткими ногами, – все равно это благородные лошади, а не какие-нибудь тупые мужицкие ослы. Так что место главного коневода – мое. А то понабежали к табуну разные особы женского пола со своими нежностями. А в этом походе выяснилось и то, что не зря я с детства зубрил латынь под надзором духовника нашей семьи старого доброго пастора Эугенио, который, несмотря на всю свою доброту, беспощадно сек меня мочеными розгами по заднице за ошибки в склонениях и спряжениях. Вбитых в меня знаний оказалось достаточно для того, чтобы я смог вступить в разговор с британским священником из начала седьмого века от Рождества Христова. Подумать только – когда мы находились в своих родных мирах, нас разделяло почти тысяча двести лет! За это время изменилось все: государства, народы, языки; и только древняя латынь, которая была мертвым языком уже в те далекие времена [6] ,
смогла наладить между нами нить взаимопонимания.6
Виктор Легран ошибается. В начале седьмого века латынь являлась государственным языком Византийской империи, да и Рим не обратился еще окончательно в руины, а следовательно, латинский язык был еще вполне жив.
Мне падре Бонифаций ничуть не напоминал католических священников из нашего просвещенного века. Лучшие из них отправились за океан проповедовать дикарям, а на то, что осталось, и глаза бы мои не глядели. Стоило подуть ветру перемен – и только отдельные из них оказали сопротивление революционерам, а остальные либо бежали, либо покорились узурпаторам. Падре Бонифаций оказался священником совсем другой породы. Видно, что в нем яростным пламенем горит огонь Веры, и притушить это пламя не способны никакие обстоятельства, включая попадание в те времена, до рождения Девы Марии и младенца Иисуса, когда Творец единолично правит на небесах, не нуждаясь в помощниках. Человечество вельми еще невелико и неразумно, и пищит как новорожденное дитя в люльке.
Нельзя сказать, что я часто вступал в разговоры с падре Бонифациием; мы с ним все же были из разных веков. В начале седьмого века христианская церковь была единой, не делящейся на ортодоксальную и католическую, а уж о протестантских сектах никто и слыхом не слыхивал. История же кельтов меня интересовала мало; я знал, что эти люди проиграли свою войну с саксами и либо умерли, либо безвозвратно слились с победителями – и мне этого было достаточно. У нас во Франции было так же. Дворяне – это потомки франков-победителей, а простонародье происходит от побежденных галлов. История жестокая штука: если ты ослаб, то покорись тому, кто сильнее. Русские вожди нашего племени тоже сумеют без остатка переварить этих людей, так что уже через одно или два поколения их потомки и думать забудут о том, что когда-то их предки были думнониями из какого-то там клана Рохан.
Конечно, я заметил, что в меня по уши втрескалась знатная кельтская девушка по имени Шайлих. Девица хоть и крайне молода, но достаточно хороша собой, и в то же время мила и ненавязчива. К тому же она дочь лорда, а не какого-нибудь поселянина, что делает ее вполне подходящей кандидатурой в мои жены. Мы даже перебросились парой слов при посредстве того же падре Бонифация. Я задал прямой вопрос и в ответ получил скромный, но вполне определенный ответ. Вот бы сделать ее своей старшей женой вместо одной из двух моих соотечественниц, которые так и совали мне в нос своим женским естеством… Естество я нашел в другом месте, а их оставил не солоно хлебавши. Правда, о том, чтобы взять Шайлих в жены и о ее будущем статусе нужно говорить не с мужчинами, а с госпожой Мариной, так что это дело откладывается до возвращения к главному поселению, когда мы сможем заявить, что желаем вступить в брак по взаимному согласию. Моим темненьким женам новая кандидатка тоже понравилась и они сказали, что согласны взять ее в свою компанию и окружить всяческой заботой…
А кстати, они у меня тут же, на вахте. Мадам Алитина стоит впередсмотрящей на носу, а мадам Салитина и малышка Зася драят палубу, зачерпывая за бортом морскую воду деревянным ведром. Я не то чтобы надзираю за своими женами (они молодцы и делают все тщательно, не нуждаясь в понуканиях) – я их, как говорят русские, морально поддерживаю, а еще любуюсь на их стройные фигуры, пока они не понесли от меня первых детишек. Тут это просто: раз-два и готово. Вот об этих моих темных женах и задал свой первый вопрос падре Бонифаций, когда подошел ко мне, увидев, что я прохлаждаюсь без дела.
– Мой добрый друг Виктор, – издалека вкрадчиво начал он, – скажите, а почему все матросы на вашем корабле имеют кожу темного цвета? Я понимаю, что мужчин в эти времена не хватает, ведь они очень часто гибнут на войне и на охоте, но все равно, насколько я понимаю, в принявшем вас племени есть и белокожие дикарки…
– Знаете что, падре, – ответил я, – начать разговор следует с того, что в нашем племени нет дикарей и дикарок. У нас есть цивилизованные люди и те, кто стремятся таковыми стать; все дикари у нас снаружи, за пределом того круга, который называется «свои». И это было первым, что мне объяснили, когда я попал в общество созданное русскими вождями. Тут все, как когда-то сказал Христос: что нет ни эллина, ни иудея, и все между собой изначально равны: и темные, и светлые, и русские, и французы, прибывшие из двадцать первого века, и я, несчастный французский дворянин, попавший в этот Каменный век к началу начал из века восемнадцатого. У людей тут различаются только способности и заслуги. Лично я по итогам своей деятельности надеюсь быть оцененным достаточно высоко.