Народовольцы

Гольденберг. Соня, Соня…

Но толпа закрывает от него Перовскую, как закрывает она всякий раз его товарищей, как только он хочет подойти к ним. Раздается торжественная музыка, толпа еще не танцует, но похоже, что танцует; еще не поет, но вроде бы и подпевает; и вдруг из толпы вырываются Вера Фигнер и Александр Михайлов и почти танцующим шагом проходят перед изумленным Гольденбергом, отсекая от него толпу, оставляя между ним и остальными широкий коридор. И тотчас же все смолкает, все застывают на месте, и из самой середины толпы раздается красивый, ласковый голос.

Александр Второй. Подойдите сюда, друг мой, мы ждем вас…

Толпа размыкается, открывая сидящего в простом кресле царя. С одной стороны Желябов приглашает Гольденберга, подойти к нему, с другой – делая книксен, его приглашает Фигнер.

Гольденберг робко и радостно приближается к царю.

Неужели вы думаете, что, находясь на вершине государственной пирамиды, я лишь поэтому буду считать себя умнее и дальновиднее других… Я так вам благодарен, друг мой… да если б раньше я узнал, что у нас, в России, есть такие умы, такие души, неужели я поколебался бы минуту пригласить их разделить бремя правления и повести Россию дальше, к вершинам благоденствия…

Гольденберг. Ваше величество, ваше величество…

Александр Второй. Успокойтесь, успокойтесь… так вы полагаете, Андрей Иванович, что на юге…

Желябов. Да вот, извольте, Александр Николаевич. (Раскрывает папку и показывает царю бумагу.)

Александр Второй. Ну что ж, так и следует записать. (Сановнику, взявшему перо и раскрывшему папку.) Так и следует. Вы говорите, от вас поедет Григорий Гольденберг… Ну что ж, так и пишите: выборы в южных губерниях будет проводить представитель партии «Народная воля»… Но имейте в виду (Желябову и Муравьеву, которые все еще стоят, обнявшись), имейте в виду, крестьяне должны участвовать в выборах уже полноправными собственниками земли… Имейте в виду…

Сановник подает Гольденбергу бумагу, только что подписанную царем, и, держа ее обеими руками, Григорий выходит в образовавшийся коридор на авансцену. Он останавливается, опускает голову и долго смотрит в бумагу, потом поднимает голову, и на лице его блаженная улыбка. И под тихую музыку исчезает вдруг все, и он снова в кабинете прокурора. Прокурорский стол с напряженно сидящим за ним Добржинским вновь выдвигается из глубины.

Добржинский. Ну, ну!

Гольденберг (кидается к столу). Да, я напишу, я, разумеется, напишу, все узнают, какие это люди! Все узнают, я, я напишу… только вы должны дать мне слово, что ни один волос не упадет с головы моих друзей… Ни один волос…

Добржинский (торжественно и серьезно). Я даю вам его.

Гольденберг. Партия организована центрально… Во главе всего Исполнительный комитет… Он неуловим… Тайна, глубочайшая тайна…

Добржинский. Вы утомлены, может быть, достаточно на сегодня.

Гольденберг. Нет, надо скорее, разумеется, скорее… Фроленко… Ведь кровь льется каждый день… кровь, кровь, кровь!.. (Бежит, его вопль затихает вдали.)

11

Яркий свет. Бьют колокола московских церквей. Толпа на перекрестке приветствует идущих из глубины сцены Александра Второго и Лорис-Меликова. Царь отвечает на приветствия.

Лорис. Первопрестольная столица повсеместно отмечает благодарственными молебнами чудесное избавление вашего величества от опасности.

Александр Второй. Что они имеют против меня, эти несчастные, что они травят меня, как дикого зверя!

Лорис. Уже получены сотни. верноподданнейших адресов с выражением любви и преданности вашему величеству. Газеты начали публиковать их. Это обнаруживает, что общество здорово и деятельность дерзких злоумышленников не может приостановить спокойное течение и развитие преобразований, предпринятых на благо России с первых дней вступления вашего величества на престол!

Александр Второй. Надо подготовить рескрипт, обратить внимание на воспитание юношества…

Лорис. Рескрипт подготовлен, ваше величество.

Александр Второй. Как хорошо бьют колокола Ивана Великого… В Москве я всякий раз оживаю… И вот еще прошу вас, Михаил Тариэлович, мне говорят, что в газетах стали писать о конституции, точно это совершившийся факт, это ужасно, если это правда.

Лорис. Я произведу строжайшее расследование, ваше величество.

Толпа приветствует царя.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

12

В приемной Лорис-Меликова представители прессы ждут выхода министра. Прогуливаются парами.

Западник. Конституция?

Левый. Еще нет, но к этому идет, – иначе зачем мы здесь?

Западник. Зачем? Не знаю. Но газета ваша забегает вперед. Извините меня. Ну зачем, зачем ваш «Голос» печатает то, что следует держать в уме? Эдак можно все дело испортить.

Левый. Называя дело по имени, испортить его нельзя. А ваши «Санкт-Петербургские ведомости», всякий раз как доходят до этого слова, погружаются в туман намеков…

Западник. Печально будет, если надежды, возбужденные в обществе в начале царствования, так и останутся надеждами. Единственно, чего желают в Зимнем, – это чтобы подданные поменьше вспоминали то, что им обещали.

Левый. Но мы не забудем – в России есть общественное мнение!

Правый. Нигилисты, социалисты, общественное мнение, ничего этого нет, – поляки гадят, и вся недолга, вся наша смута – интриги тайного польского комитета. И мои «Московские ведомости» это доказали-с.

Славянофил. Ну уж это вы, Михаил Никифорович, уж это вы… Где же поляки, когда, наши уходят в пропаганду и чем дальше, тем больше. Молодежь нельзя держать без своего дела! Надо ей дело дать, дело!

Правый. Молодежь! Какая это молодежь – студентики! Не пропаганда страшна, доложу я вам, а податливость к ней нашей так называемой образованной среды. Ей, как кость, только кинь что-нибудь эдакое против властей, против церкви! Умны-с слишком стали, самородного здорового смысла лишились!