Нарушитель границы

— Пуговицу вот оторвали ни с того ни с сего. С мясом!

— За пуговку извиняйте. Несдержанность подчиненный проявил.

Мимо проходила толпа девушек, оживленная не по часу, и чей-то насмешливый голос из первой шеренги, идущей «под ручки», меня не пропустил:

— Идем лучше с нами, молодой-красивый!

— Тоже верно, — ответил я, подобрал с асфальта свою пуговку и под ревнивым взглядом милиции припустил за девушками.

— Чего они к тебе пристали? — спросила одна.

— Обознались.

— И сразу бить?

На это стали отвечать за меня:

— «Моя милиция меня бережет».

— Одно слово, мусора. Никто давать не хочет, вот они и носятся, как бешеные.

— Не скажи! Одна, с ОТК, так даже замуж за мусора выходит. За офицера, правда. Развивая тему, мной вдохновленную, группа меня обогнала, а со мной поравнялась молчаливая блондинка, настроенная явно не коллективистски.

— Вы, собственно, кто?

— Дневная смена.

— А где же ваш завод?

— А кубик стеклянный на площади за сквером. Свет там горит?

— Я думал, что заводы только на окраинах.

— Которые грязные, те да. У нас производство чистое.

— И что же вы производите? Она засмеялась.

— Тайна!

В свете фонаря я взглянул на нее повнимательней: курносость, завиток платиновых волос над крутым лбом. Волосы были чудо, но прическа испортила их безнадежно. Блондинка поправила сбоку свой шестимесячный перманент, придававший ей нечто овечье, и не без кокетства сказала:

— Но вам я открою. Ведь вы не шпион?

— Шпион, — кивнул я, но она сказала все равно:

— Делаем ЭВМ, вот чего.

— Это тайна?

— Военная!

— Кого она интересует, если в этой области мы на двадцать лет позади Америки, — проявил я компетентность.

— А вдруг вы китайский шпион? Я насмешил ее, оттянув на себе уголки век.

— У нас из всего делают тайну, — вздохнула она. Нет, а правда, кто вы?

— Вас интересует?

— Очень!

— Шпион, — повторил я. — На службе реальности. У нас из реальности, как вы верно сказали, делают тайну. Я пытаюсь ее разгадать. Я охотник за тайнами.

— Что называется «пудрить мозги», — констатировала девушка.

— Писатель я.

— Писатель? И много уже написали?

— Ничего. Но работы передо мной край непочатый. Никто, кроме вас, не знает еще, что я писатель. И долго не узнает. В данный момент я скрываюсь под маской студента. А вы?

— Что я?

— Под какой маской?

— Нет у меня никакой, — сказала она с сожалением. — Одно лицо.

Тут мы вышли к широкому перекрестку, и несколько девушек повернули направо, не забыв и про нас: «Эй, в белых штанах? Идем лучше к нам в общежитие! Опять кавалера, Эльза, отбиваешь? Не ходи с ней, кавалер: у Эльзы муж ревнивый!» Мы сошли на проезжую часть, пересекли две пары тускло блестящих трамвайных рельсов и приподнялись на «островок спасения». Три-четыре девушки, будучи более деликатными, чем крикуньи из общежития, взошли на другой край «островка», держа дистанцию. Я уточнил:

— …Эльза?

— Что, нельзя?

— Почему же, Эльза, очень даже можно. Сказать, какая на вас маска? Усталой после смены девушки. А на самом деле вы Мерлин Монро.

— Кто?

— Смотрели «В джазе только девушки»? Нет? Впрочем, это старый фильм. Вы оч-чень похожи на актрису, которая играла там главную роль.

Женщина польщенно промолчала. Повернула кудрявую голову в сторону ожидания. По улице, освещенной газовыми фонарями, видно было до поворота налево за кирпичную стену.

— Все не как у людей… Работаем в центре, живем на окраине.

— А бывает наоборот?

— Нет, — усмехнулась она. — Не бывает. Кто в центре живет, тот там и работает. Небось, тоже вы в центре живете?

— Я вообще не из этого города.

— Как это?

— Я проездом.

— Что, правда?

— Можно сказать, и пролетом. Если завтра смогу улететь.

— Жаль.

— Почему же?

— Так, не знаю… А постоянно прописаны?

— В СССР. Она засмеялась. — А я, — сказала мне в тон, — в деревне Слепянка.

— Неплохо. Должно быть слепит красотой.

— Да уж.

— И она далеко?

— А как кончится город, так и будет Слепянка. Впритык. На «тройке» не очень, а пешком: пешком да.

— И у вас там большая изба?

— А что?

— Если большая, то я вас с мужем не стесню. Могу и в сенях переночевать, если уж на то пошло. А то как-то не по себе, — сказал я, — ночью снаружи.

— Хочется вовнутрь?

— Но это ведь естественно, — ответил я полувопросом.

— Как зовут-то?

— Зовут Алексей. Вон и трамвай.

— Вижу. А номер?

— «Тройка», — разглядел я.

— Наш, значит. Только, видишь ли, Лёша… Сами угол снимаем. В избе. Это во-первых. Во-вторых, он сегодня в ночную. Миша. Муж.

— А в-третьих?

— Хозяйка. Она, как ее же собака.

— Злая?

— Да не злая, а так… Пустобрех. Ничего и не было, а распишет — не отмоешься. С лязгом и скрежетом «тройка» затормозила, озарив эфемерными искрами красоту, прикусившую губку в раздумье. Дверцы разжались. Эльза тряхнула кудряшками:

— Ладно! поехали. На ней был трикотажный свитерок, бледно-сиреневый. Зеленая юбка в обтяжку. Каблучки голубых «лодочек», сношенных до основы, лязгнули на ступенях, крутых и железно-решетчатых. Ноги были коротковаты, но и Мерлин Монро, если вспомнить, длинноногостью не отличалась. Поднявшись, она оглянулась:

— Чего ж ты?..

Я не двигался. Ноги словно приросли к «островку спасения». Не хотелось мне на окраину. Там меня хулиганы зарежут. Аристократа, можно сказать. И постыдно мне было — с такой. Я прыгнул к ней с такой решимостью, что расшиб колено — вдобавок ко всем травмам бесконечного этого дня. Сразу за перекрестком свет в трамвае погас, и, озаряемые только слепяще-мертвенными уличными фонарями, мы с Эльзой, сидя на заднем сиденье, заскользили во тьму окраины. Чем глубже, тем глуше была ночь. На остановках трамвай уже не останавливался, спеша куда-то. Мы не соприкасались, но сантиметр дистанции между нами ощущался, как пропасть. Я сжимал потный металлический поручень над спинкой переднего кресле, левую руку держал на колене — на ушибленном своем, и был неподвижен, но моя левая, к ней обращенная половина чутко пульсировала на краю этой пропасти. С непонятным вздохом Эльза отвалилась к окну, отчего я чуть не задохнулся: край ее юбки, как живой, прикоснулся к грубой парусине штанов. Тем временем за стеклом, в котором мы призрачно отражались, скользило нечто из области сюра. Белый маленький Ленин протягивал руку, будто взывая о спасении. Из-за копьевидной решетки, за которой листва белела, как выкрашенная. Не сплошная. С разрывом для Ленина, который был словно осыпан мукой. Свою тайну субстанция тут же и раскрыла. Поперек здания с темными окнами шла подсвеченная грязно-золотая надпись: «Гипсовый завод имени В. И. Ленина».

Резко началось торможение.

— Дальше не идет, — объявила водительша. Дверцы разжались.

— А еще один будет? — спросили девушки, выходя спереди.

— Не будет, последняя я. Спутница моя спала, держа в сцепленных между коленей руках сумочку из кожзаменителя.

— Эльза, — окликнул я.

— Ау?

— Приехали.

— Куда это?

— Ты мне скажи. Она поднялась, как сомнамбула, спустилась, соскочила на мерцание и пошла по проезжей части, шаркая «лодочками». Трамвай ушел налево, в парк, светившийся огнями на горизонте, а мы с ней вышли на дамбу, по обе стороны которой темнели провалы. Оттуда, снизу, веяло сырой свежестью. Впереди, за дамбой, призрачно белели семиэтажные дома спящего микрорайона. Проснувшись на ходу, Эльза засмеялась. Ей приснилось, что, сидя за конвейером на своем «чистом производстве», она уронила паяльник, раскаленный, но вместо того, чтобы расставить ноги и дать ему упасть, она его поймала, зажав между коленей. И представляешь, совсем не больно! Скажи, странно? — Так то во сне, — рассудил я. — Сны и должны быть странными.