Нас называли ночными ведьмами

Прошел год, пошел другой, и мы поняли, что это и есть настоящая жизнь, что, может быть, после она никогда не будет так наполнена. Да, мы лишены кусочка личного счастья, лишены семьи и уюта, зато мы делаем свое главное дело в жизни, хотя и имеем сполна опасности и ужаса. И все это еще надолго…

Постепенно изменялось наше отношение к окружающему и к самим себе: стали делать маникюр и прически, украшать свое общежитие, появились коврики над кроватями, подушечки, голубые подшлемники, разрешали приказом по полку на праздники надевать штатское платье, и влюблялись девушки, и командование полка принимало это серьезно, по-человечески. К внутренней чистоте нашего полка мы всегда относились очень строго.

Появились и другие мысли: вот кончается война, а как на нас посмотрят в Москве? Кто-то рассказал, что в Большой театр теперь пускают только в длинных платьях со шлейфами… Но у нас-то их нет, и как же мы будем?

Иногда лежим в землянке и разговариваем:

–  Катя, расскажи, как ты будешь праздновать свое рождение? В каком будешь платье, какая прическа, что на столе?

Типичные женские разговоры.

Конечно, полк наш был особый. Если в мужском полку что-нибудь случалось, на это смотрели просто, а если у нас - об этом все знали и говорили.

Авария в женском полку - это авария именно в женском полку. И поэтому у нас все острее переживалось, после неудач все вешали головы. А когда был успех - снова воскресали. [136]

С окончанием войны должна была измениться вся наша жизнь. Я расскажу о себе. Вначале, когда я стала начальником штаба, мне все удавалось плохо, я многого не знала, и ложное самолюбие не позволяло в этом признаться. Я вспоминаю, как я плакала и говорила, что хочу к маме… Было чувство какой-то безысходности. Потом появились опыт и умение. Обстановка, товарищи, все изменилось, и мне казалось, что с московскими друзьями мне уже не о чем будет говорить, у них свои интересы, а я стала совсем другая, и мы друг друга не поймем.

Зимой 1943 года я была в отпуске в Москве и увидела, что все осталось по-прежнему. Мы также разговаривали с моей подружкой Леночкой о музыке и книгах. И я осталась той же, и она. Я побывала на факультете, меня встречали с пониманием и любовью. Снова все перевернулось. Опять возникло чувство, что в полку хорошо, но мы здесь временно, а старая жизнь остается прежней…

После Победы командующий дал нам отпуск, нас отвезли в местечко Альт Резе, где раньше немцы готовили женщин-разведчиц. Прекрасные условия: дома, спортивные площадки, парк, озеро, лодки, велосипеды. Место, о котором можно только мечтать. Эскадрильи отдыхали, девочки играли в волейбол - очередное наше безумное увлечение.

Мой строгий и насмешливый начальник штаба дивизии полковник Стрелков учил меня делать сибирские пельмени, а его жена - историк - брала первые интервью для Института истории АН.

По телеграфу принимали вызов: «Нач. штаба срочно явиться в штаб дивизии». Я брала дежурный самолет: «По Вашему приказанию явилась»… - «Вот и хорошо, у нас сегодня пельмени, скажешь командиру полка, что уточняли последние представления». [137]

Для меня сибирские пельмени были «вещью в себе». В нашей Рязанской области таких не делали. У Стрелкова их лепили все - и его жена, и ординарцы, более 1000 штук. Стрелков объяснял мне, какое должно быть мясо, что должно быть на столе к пельменям. Я увидела начштаба добрым, отзывчивым человеком, таким «своим». А как вначале не любила его…

Штаб писал последние оперативные отчеты, последние наградные листы. Уже близко был дом, и непонятная гражданская жизнь, надо было начинать все сначала…

Опять все перевернулось. У меня иногда была такая тоска, что хотелось, чтобы меня выругали, как дома, что я калоши не надела во время дождя… Думала о том, как мы приедем домой без денег, без образования, как будем жить. Хорошо, я была в высшем учебном заведении, а ведь многие девушки окончили только десятилетку, а то и того меньше, им надо было начинать учиться. За эти годы отцы и матери их постарели, не смогут их содержать, и значит, надо работать, а у них нет гражданской специальности…

Страшно было расставаться с полком. Не будет больше полка, любимых подруг. Как жить без них?

* * *

В конце мая к нам снова приехал К. К. Рокоссовский со своими главными штабными командирами и командованием 4-й ВА. Он решил устроить для нас праздник Победы. Это совпало с трехлетием нашего пребывания на фронте. Привез с собой даже фронтовой оркестр. Мы ликовали - все кончилось, прошло тысяча сто ночей, не будут больше гореть наши самолеты! Мы танцевали, пели, пили чудесное вино… И снова маршал удивил меня. Во время танцев по прямой линии ему позвонил Сталин. Музыка мешала, Рокоссовский плохо разбирал слова, но не остановил оркестр, невпопад сказал Сталину «так точно». Речь шла о том, что необходимо предотвратить столкновения с польской армией, которая собиралась пройти через наши части к англичанам…

Поздно вечером с командованием полка долго обсуждали наше будущее. Рокоссовский приказал представить к награде за последнюю операцию всех, кто заслужил. «И не скупись», - сказал он Вершинину.

У нас были готовы наградные для представления к званию Героев на 11 человек, совершивших 700-800 боевых вылетов. Удовлетворили его для 9 женщин, а двоих отложили. В пятидесятилетнюю [138] годовщину Победы подняли наши старые представления, и им присвоили звание Героев России. Много женщин получили летом 45-го и свои последние ордена…

Маршал рассказал нам про ужин Победы в Кремле, Сталин посадил его рядом с собой, потом взял его бокал и поставил на пол. Рокоссовский замер… Поставил Сталин на пол и свой бокал. Потом взял его, Константин Константинович сделал то же, чокнулись. И тогда Сталин сказал: «Уважаю тебя, как мать Землю»…

Утром генеральская команда играла в волейбол против команды 2-й авиаэскадрильи. Рокоссовский сказал мне, что он умеет хорошо гасить. Однако генералы проиграли нашим девушкам с совершенно разгромным счетом.

* * *

В Альт Резе произошло одно из последних чрезвычайных происшествий в полку. Молодая летчица, прибывшая в полк после окончания аэроклуба где-то в глухом сибирском местечке примерно за пять-шесть месяцев до конца войны, вдруг неожиданно родила [139] в конце мая 1945 года. Мы знали, что у нее был муж из этого же клуба, что он погиб, но никто не предполагал, что она ждала ребенка. Она всегда рвалась летать на задания, а когда окончилась война, стремилась как можно чаще быть дежурным летчиком. Кажется, на ее счету было больше сотни боевых вылетов.

Когда она начала полнеть, а это только в Альт Резе стало особенно заметно, подружки заставляли ее заниматься физкультурой, не давали много есть, не подозревая, что ей вот-вот родить… Ночью она пришла к врачу, и ее отправили в авиационный военный госпиталь, там и появился на свет белоголовый мальчик. Раненные летчики ходили его смотреть. Это было ЧП! Первая реакция - возмущение! Это в нашем-то полку!

Когда мы с Бершанской приехали к Вершинину, страшно расстроенные, он долго смеялся, а потом произнес речь, смысл которой можно передать так: «Дуры вы, дуры, она же герой, она с ребенком летала на боевые, война окончилась, ее награждать надо, не возмущаться. Надо подумать, как ей помочь».