Нас называли ночными ведьмами
Шрифт:
Его называют громким именем «ночной бомбардировщик»! Да, мы возим бомбы, подвешенные прямо под крыльями. По двести-триста килограммов за вылет. Так что, например, за пять полетов получается тонна…
«Бомбардировщик» - это верно. А ночной-то он не потому, что как-то оборудован для полетов ночью. Никакого специального оборудования на самолете не установлено. Ночной он потому, что за линию фронта он может летать, пожалуй, только в темноте: днем его сразу собьют. [190]
Но мы любим наш ночной бомбардировщик, хотя он слишком прост и непритязателен: всю ночь от зари до зари он без устали работает.
* * *
Вспоминает
«Вот Терек - предстоит уничтожить переправу. Линию фронта пересекаем на высоте 1200 метров.
– Подходим к цели, - говорит в "переговор" мой штурман Оля Клюева. Сегодня мы пробуем отработать новый метод бомбометания парой самолетов: мы с Клюевой вызываем огонь на себя, а в это время бомбит Надя Попова с Катей Рябовой, потом, когда прожекторы переключатся на них, спокойно бомбим мы.
…Пора! Дав ручку от себя, прибавляю газ, несемся на цель. Внизу ни огонька и полное молчание. Скорей бы уже начинали! Ведь знаю: подпускают! Сколько раз мне приходилось лететь, схваченной несколькими лучами сразу, идти рывками, из стороны в сторону, уходить от разрывов и "змейкой" и "горкой", обнаруживать новые и новые дыры в самолете, видеть огненные шары прямо перед собой по курсу, каждую секунду ощущать приближающуюся опасность! В такие моменты волнение и страх уходят на задний план, остается упрямое желание сманеврировать еще резче и точней (особенно хорош был прием "скольжение на крыло"), обмануть врага, вырваться из лучей. Привыкаешь ко всему, что таит в себе явную опасность. Но невозможно побороть давящее чувство ожидания опасности. Сколько я ни летала, в какие переплеты ни попадала, для меня всегда было страшнее предчувствие опасности, чем сама опасность.
…Внизу по-прежнему молчат. Но вот не выдержали - включили прожекторы, рявкнули зенитки. Теперь, по крайней мере, [191] знаешь, что делать. От прямого попадания снаряда в плоскость самолет подбрасывает… "Только бы не в мотор, только не в мотор", - твержу про себя.
– Уходим вниз, - командует штурман.
Теперь фашистов отвлекает Надя Попова, которая уже отбомбилась. Прожекторы переключились на ее самолет, а тем временем мы неслышно подходим к цели, и все четыре бомбы летят вниз…»
* * *
Возвращаемся из последнего полета, Ира Себрова и я. За ночь сделали шесть боевых вылетов, трижды попадали под зенитный обстрел. До аэродрома остается лететь двадцать минут.
Тихо. Только мягкий рокот мотора. На западе еще сверкают крупные звезды, а на востоке небо уже светлеет. Не первый раз мы встречаем рассвет в полете. Здесь, на юге, рассветает быстро. Солнечные лучи сначала касаются горных вершин, окрашивая их в нежно-розовый цвет. Потом на склонах гор вспыхивают малиново-красные пятна. Они движутся, как живые, опускаясь все ниже и ниже, и, наконец, солнце освещает скалистые пики и поросшие лесом склоны гор, заливая всю долину.
Еще издали виден аэродром, пчелками кружатся над ним наши двукрылые По-2. Ира садится, заруливает на стоянку. Выходим, разминаемся. Медленно идем, мягко ступая по влажной траве. На сапогах остается роса. Мокрые травинки послушно сгибаются, примятые сапогом, и снова встают во весь рост.
Прозрачный туман, висящий в долине легкой дымкой, вдруг отрывается от земли, пригретой солнцем, приподнимается и тает прямо на глазах. В этот ранний час рождения нового дня так легко дышится! Скоро поле кончается, дальше дорога, и я невольно замедляю шаг, чтобы подольше
побыть в этом зеленом и радостном мире…На ступеньках крайнего в станице дома сидит наш врач Оля Жуковская. Здесь медпункт. Я чувствую, что-то произошло. Подходим.
– Ну?
– Валя в госпитале умерла. На рассвете.
Она должна была умереть, наша Валюша, Валя Ступина. Она долго болела, последние дни совсем была плоха. Расстроенные, мы идем в станицу. Куда же девался наш радостный солнечный мир?… К мокрым от росы сапогам прилипает пыль. Солнце неприятно слепит глаза. А на перекрестке дорог женщина достает из колодца воду, и пронзительно скрипит и визжит, вращаясь, ворот… [192]
* * *
Вспоминает Марина Чечнева:
«Летать над горами трудно, особенно осенью. Нежданно-негаданно наваливается облачность, прижимая самолет к земле, вернее к горам, приходится лететь в ущельях или над разновысокими вершинами. Тут каждый незначительный поворот, малейшее снижение грозит катастрофой, к тому же вблизи горных склонов возникают восходящие и нисходящие потоки воздуха, которые властно подхватывают машину. В таких случаях от летчика требуются недюжинные хладнокровие и мастерство, чтобы удержаться на нужной высоте.
В мирное время многие из тех полетов, которые мы выполняли осенними ночами 1942 года, считались невозможными. Но на войне человеческие возможности неизмеримо возрастают. Поэтому мы работали и в дождь, и при низкой облачности, с каждым полетом становясь только опытнее, увереннее.
Это были "ночи-максимум", когда мы находились в воздухе по восемь-девять часов подряд. После трех-четырех вылетов глаза [193] закрывались сами собой. Пока штурман ходила на КП докладывать о полете, летчица несколько минут спала в кабине, а вооруженцы тем временем подвешивали бомбы, механики заправляли самолет бензином и маслом. Возвращалась штурман, и летчица просыпалась…
"Ночи- максимум" доставались нам огромным напряжением физических и душевных сил, и когда занимался рассвет, мы, еле передвигая ноги, шли в столовую, мечтая скорее позавтракать и заснуть. За завтраком нам давали немного вина, которое полагалось летчикам после боевой работы. Но все равно сон был тревожным -снились прожектора и зенитки, у некоторых держалась стойкая бессонница…»
* * *
Летом 1942 года со штурманом Галей Докутович произошел несчастный случай. Вернувшись с боевого задания, пока техники латали пробоины на самолете, она прилегла в траву недалеко от своего По-2. Тяжелый бензозаправщик спешил на старт, и шофер не заметил девушку. У Гали был поврежден позвоночник. Госпиталь… И снова - полеты.
* * *
Из дневника Гали:
«6/8 1942 - Я в госпитале. Да еще бог знает где - в Махачкале. Сначала пластом лежала, да и теперь лежу, не двигаясь. Но сегодня обняла за шею двух нянь, встала на ноги. Голова закружилась-закружилась, и когда я легла на койку, мне показалось, что целый день работала и устала смертельно.
16/8 1942 - Еду на пароходе по морю. Лежу где-то почти в трюме. В открытый иллюминатор вижу серый Каспий. Жарко. Здесь едет сразу сто тридцать раненых… Встала с постели, пробралась на палубу. И на виду у всех осрамилась: упала в обморок первый раз в жизни.