Наш друг – Иван Бодунов

Обильным слезам трудно не верить. И по виду моему Бодунов, конечно, понял, что Псюкина-Наполеон тронула мое сердце.

– Ната, ведь не он в вас стрелял, а вы в него, – негромко сказал Иван Васильевич.

Наполеон вздрогнула.

– Уже раскопал, – сказал она, – вот здесь был, а вот вернулся и раскопал. Прямо на три аршина под землю смотрит.

Слезы еще текли по ее густо напудренным щекам, но она уже улыбалась кокетливо и, по ее понятиям, обольстительно.

– Это я пошутила, гражданин начальник, – сказала она мне, – они не слишком жестокие люди, они законность не нарушают. А что слезы у меня пошли, так это от глубокого раскаяния. Такая охота вырваться из преступного мира.

– Будем писать? – спросил Берг.

– Уже и протокол писать! Я еще и с гражданином Бодуновым не поздоровалась…

Все еще сидя спиной к Ивану Васильевичу, Наполеон напудрилась, накрасила губы, послюнила ресницы и наконец, обернувшись, сказала сюсюкая, как ребенку:

– Ух какие нацальницки холосенькие! Ух какие класавцики! Так бы и скусала без маслица…

– А за что стреляла? – спросил Бодунов.

– За цасики, – все так же сладко пропела Наполеон. – Он все золотые сасики-цасики себе забрал, сеснадцать пар…

– А скупочный пункт он ограбил?

– Это секрет, – подобравшись и блеснув на Бодунова еще недавно маслеными глазками, произнесла Наполеон. – Смотря по его поведению…

Бодунов и Берг встретились глазами. Они, конечно, знали много больше того, что могла предположить Наполеон. Но, наверное, было еще рано выкладывать карты на стол.

Или они играли с Наполеоном?

– Я подумаю, – попросила Псюкина. – Ямщик, не гони лошадей, нам некуда больше спешить.

– Спешить некуда, – согласился Иван Васильевич. – Фрумкин умер, он не упал со страху за прилавок, а умер. Пуля пробила сердце.

* * *

– А мне показалось, что плакала она совершенно искренне, – через час сказал я Бодунову. – И жалко ее было.

– Они заводятся, – задумчиво ответил Иван Васильевич. – Бывает, что и сами себе верят. В нашей работе нужны факты. Точные факты. Хорошие, проверенные, серьезные, деловые. Наполеон – опасная преступница. Крайне опасная. Вообще, советую, всматривайтесь внимательнее. Здесь очень легко ошибиться, а расхлебывать ошибку будете не вы, допустим, совершивший ошибку здесь, а совершенно ни в чем не повинный человек, как старик Фрумкин, которого они убили. А это не первая кровь на Наполеоне.

– Ее уже судили?

– И поверили чистосердечному признанию вины. Она так завелась на суде, что…

Он махнул рукой и сказал то, что я не раз потом слышал от Ивана Васильевича в минуты горькой досады: – Добрые за чужой счет!

В соседней комнате Берг все еще допрашивал Наполеона. Вид у Эриха был совершенно измученный.

– Вдается в вопросы любви, – пожаловался он Бодунову, – теперь у нее вариант, что она мстила Жоре за измену.

– Он жутко страстный ко всем женщинам, – пояснила Наполеон. – Если моложе семидесяти лет, он пропадает. Разве я не могу внести этот мотив?

Потом мы вчетвером, Бодунов, Берг, Рянгин и я, пошли обедать – «щи флотские, биточки по-казацки». Берг, сидя за столом, засыпал.

– Шестнадцать суток мотался, – сказал Иван Васильевич про своего оперуполномоченного. – И повязал Чижа. Теперь, естественно, носом клюет. Нет, конечно, он спал, но спал не по-настоящему, спал сидя, полулежа, зная, что должен услышать то, что понадобится услышать. А еще, наверное, попадет от жены, она уже мне звонила, сказала: «Все вы, мужчины, друг друга покрываете, – У него вторая семья». Написали бы про нас, чтобы жены не сердились, а то у них теория – «позвонить-то можешь!».

2. «Орлы– сыщики»

Не раз впоследствии замечал, что Бодунов любуется на своих «ребят», как называл он работников бригады – совсем молоденьких помощников оперативных уполномоченных, тех, кто чуть постарше, – «оперов», и «стариков» – старших «оперов». «Старикам» было лет по тридцать, не больше, но солидностью и они не отличались: иногда по соседству с кабинетом Ивана Васильевича раздавались тяжелые, грохочущие звуки, напоминавшие топот копыт в деннике, – это бригада упражнялась в различных видах борьбы…

– Разминка! – улыбался Бодунов. – Застоялись! Ох, народец!

И в этом «народец» слышалась мне ничем не прикрыв тая гордость – прекрасное качество любого начальника, – гордость подчиненными.

Однажды Берг и Коля Бируля притащили в кабинет Бодунова потертый, с кожаными швами, страшной тяжести портплед. Расстегнув ремни, оба сыщика со скучающими лицами, как и положено настоящим, всего повидавшим мужчинам, продемонстрировали начальнику бригады сотни часов, портсигаров, колец, браслетов, царских империалов и полуимпериалов, серебряных с золотом шкатулок и подстаканников, ложек, ножей, вилок и прочего ценного товара. Портплед, по словам Берга, «тянул на миллионы».

– Ну уж и на миллионы! – поддразнивающим голосом сказал Бодунов.

– А чего? Тут чистое золото есть, платина…

– Больно вы разбираетесь…

– Так это ж одному человеку не поднять! – тоже обиделся Коля Бируля. – Вы попробуйте!

Бодунов попробовал и – поднял.

– Мало каши ели! – сказал он.

Выяснилось, что каши «оперы» ели действительно мало. Сидели в засаде, потом гонялись за бандой, потом выслеживали портплед, потом охотились за каким-то Устином, а портплед потеряли, и все это, не успевая перекусить. Теперь они страшно хотели есть, но вначале надо было сдать лицу, на это уполномоченному, ценности. Лицо же отсутствовало.

– Мы поедим, – сказал Коля Бируля, – а мешок тут полежит. Можно, товарищ начальник?

Они вышли, не закрыв за собой дверь. И тотчас же из соседней комнаты донесся голос Берга:

– Коля, одолжи два рубля.

– Ты мне с прошлой получки еще пятерку не отдал, – сказал Бируля. – Живешь не по средствам.

– В среду сразу семь отдам. Тебе же выгоднее. Бодунов слушал, счастливо улыбаясь.

– Не отдашь. Ты и Чиркову должен, и Рянгину. Ты, брат, зашился, и положение твое безвыходное…

– Тогда я буду тебя щекотать! – страшным голосом сказал Берг, и Бируля тотчас же взвизгнул…

В бригаде все знали, что бесстрашный Коля отчаянно боится щекотки.

Бодунов тихонько прихлопнул дверь.

– Вот какие ребята! – сказал Бодунов. – Видали?

Я ничего не понял. Бодунов пояснил: ворованных ценностей в портпледе несметное и несчетное количество. Тем, у кого эти ценности изъяты, только лучше, чтобы награбленного и наворованного было поменьше. А у ребят туго – до получки совсем плохо.