Наш Современник, 2002 № 03

Более того, по инициативе одного из главных сторонников этой точки зрения, канадского миллиардера Бена Вейдера (Ben Weider), в 1995 г. в одной из лабораторий ФБР была проведена экспертиза, подтвердившая версию отравления. Однако на родине Наполеона к ее результатам отнеслись скептически. Б. Вейдер, судя по сообщению из Парижа собкора газеты «Трибуна» А. Ильина, добился повторной экспертизы уже во Франции, в институте судебной медицины в Страсбурге, куда он передал «пять образцов прядей волос Бонапарта». Одна из них датируется 1815 г., «четыре других сострижены сразу же после смерти императора его духовником или слугой». Заместитель директора института Паскаль Кинтц обнародовал результаты исследований, также подтверждающие факт отравления мышьяком. Впрочем, ученый не был в своих выводах категоричен, усомнившись в подлинности представленных образцов.

Но вернемся в Россию 1812 г. К осени того года стал ясен неизбежный разгром армии Наполеона. Тогда же возникла идея о необходимости увековечить подвиг страны и народа в Отечественной войне. Место воздвижения памятника не вызывало сомнений — древняя столица пожертвовала собой ради победы над захватчиком. Первоначально мысль о памятнике, посвященном триумфу русского оружия, обратилась к аналогичному опыту злейшего врага и в качестве художественного образца была избрана Вандомская колонна, воздвигнутая на одноименной площади Парижа в 1806–1810 гг. по проекту архитекторов Ж. Гондуэна и Ж. Б. Лепера. Колонну венчала статуя Наполеона (высота колонны со статуей — 43,5 м), а ее каменный фуст был обвит почти трехсотметровой спиралью из бронзовых листьев, на которых были изображены события кампании 1805 г. от снятия Булонского лагеря до Аустерлицкого сражения. Все это было отлито по приказу Наполеона из пушек, захваченных французами во время победоносных битв с Австрией и Россией.

Именно о вражеских орудиях первым делом вспомнил и Александр. Во всяком случае, уже в ноябрьском 1812 г. послании М. И. Кутузову он приказал «всю отбитую у неприятеля артиллерию препровождать в Москву».

20 декабря московский генерал-губернатор граф В. П. Растопчин сообщал государю: «Честь имею препроводить Вашему Императорскому Величеству три проекта памятника, который должен будет свидетельствовать перед грядущими веками о безумии Наполеона и о Вашей мудрости. Для пирамиды в том виде, как она проектирована, потребуется 800 пушек, но ежели употребить на нее еще больше орудий, то она будет гораздо красивее, выиграв в высоте». По предположению Е. И. Кириченко, авторами этих проектов были А. Н. Воронихин, Тома де Томон и А. А. Михайлов. Однако ни один из проектов не был в Москве осуществлен (впоследствии сама идея триумфального столпа была реализована в петербургской Александровской колонне).

Незадолго до получения растопчинского письма Александру стала известна идея совершенно другого памятника в честь победы в Отечественной войне 1812 г. Она была изложена и детально разработана в письме от 17 декабря дежурного генерала штаба армий П. А. Кикина к государственному секретарю, адмиралу и писателю А. С. Шишкову. Суть этой идеи состояла в том, чтобы увековечить память о жертвах и подвиге великой войны не в виде триумфальной колонны или обелиска, в той или иной степени ориентированных на античные, языческие образцы, а воздвижением храма во имя Спасителя, что в гораздо большей степени соотносилось с православной, древнерусской традицией. Именно это предложение и было тотчас же одобрено императором.

Сразу же после изгнания французов из пределов государства Александр I в Вильне 25 декабря 1812 г. подписал манифест, в котором говорилось о «спасении России от врагов, столь многочисленных силами, сколь злых и свирепых намерениями и делами», что свидетельствовало о «явно излиянной на Россию благости Божией». И далее следовало: «В сохранение вечной памяти и того беспримерного усердия, верности и любви к вере и отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ российский и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа… Да благословит Всевышний начинание наше! Да свершится оно. Да простоит сей храм многие века и да курится в нем перед святым престолом Божиим кадило благодарности до позднейших родов вместе с любовию и подражанием к делам их предков».

Тем временем Александр I отправился в заграничный поход, а когда в декабре 1815 г. вернулся в Россию, его уже ждали несколько проектов храма Христа Спасителя, в числе которых находился и проект архитектора К.-М. Витберга. Он был представлен через обер-прокурора Святейшего Синода кн. А. Н. Голицына и министра народного просвещения гр. А. К. Разумовского, назвавшего проект «новой поэзией в архитектуре». А вот что писал государь самому автору проекта, ознакомившись с его работой: «Я чрезвычайно доволен Вашим проектом. Вы отгадали мое желание, удовлетворили моей мысли об этом храме. Я желал, чтобы он был не одна куча камней, как обыкновенные здания, но был одушевлен какой-либо религиозной идеей; но я не ожидал получить какое-либо удовлетворение, не ожидал, чтоб кто-либо был одушевлен ею, и потому скрывал свое желание. И вот я рассматривал до двадцати проектов, в числе которых есть весьма хорошие, но все вещи самые обыкновенные. Вы же заставили камни говорить».

Проект действительно был необычен. Прежде всего, это была едва ли не первая в истории мирового зодчества попытка создать трехчастный храм. Вот как описывал его Д. Н. Свербеев: «Это огромнейших размеров здание начиналось уже церковью во имя сошествия Христа в ад; над ней сооружался храм Рождества Спасителя, а еще выше второго должен был возвышаться храм Воскресения». Проект поражал современников «необыкновенной смелостью художественной мысли и таинственностью ее мистического значения». Это «мистическое значение» в определенном смысле было плодом коллективного творчества. Дело в том, что сын «малярного дела гезеля» и «лакировщика-живописца», выпускник отделения исторической живописи Российской академии художеств Карл-Магнус Витберг был еще со студенческих лет близок сначала к конференц-секретарю, а затем к вице-президенту Академии художеств А. Ф. Лабзину. Тот и принял талантливого юношу в знаменитую масонскую ложу «Умирающий Сфинкс», одну из первых тайных лож в России, в которой сам Лабзин и был мастером. Витберг быстро поднимался по лестнице масонских степеней, о чем могут свидетельствовать семь орденских знаков «брата-масона» архитектора, хранящиеся в фондах вятского краеведческого музея. Через Лабзина Витберг заводил необходимые знакомства: с литераторами, художниками, государственными деятелями (Г. Р. Державиным, И. И. Дмитриевым и др.). Прежде чем подавать на Высочайшее рассмотрение проект храма Христа Спасителя, он несколько раз обсуждался в высшем масонском кругу, в частности, вместе с Н. И. Новиковым и С. И. Гамалеей «не столько с архитектурной его стороны, сколько со стороны внутренней масонской идеи».

Согласно этой идее «человек сам храм», состоящий из трех начал: отсюда тройственный состав проекта. Первый — храм тела должен располагаться внизу и иметь форму параллелепипеда, второй (храм души) в форме креста стоять на поверхности горы, возвышенности, третий (храм духа) возноситься вверх в виде круга, ротонды. «Весь стиль храма, — по мысли Витберга, — надлежало избрать в греческом характере, который своею правильностью и изящностью форм придавал бы возможное величие зданию, поражая своей простотою».

Нижний храм архитектор предполагал посвятить воспоминаниям о жертвах войны 1812 г., к нему с двух сторон должна была примыкать колоннада длиною свыше 600 м, а стены украшаться барельефами истории побед Отечественной войны с помещенными над ними важнейшими реляциями и манифестами. По концам колоннады первоначально планировалось возвести два памятника «из завоеванных пушек» (как мы видим, им все-таки пытались найти применение). Средний храм должен был окружаться галереею длиною с каждой стороны чуть меньше 200 м. Третий храм предполагалось увенчать пятью главами, в четырех меньших разместить 48 колоколов, составляющих «четыре гармонических музыкальных аккорда». Между собой храмы планировалось соединить каменной «пятиуступной» лестницей шириною более 100 м. Высота всего сооружения от подошвы горы до креста должна была составить около 230 м. Для сравнения: высота римского собора св. Петра от пола до креста составляет 141,5 м. В целом же проект, по мнению специалистов, отличался эклектичностью, испытал влияние самых различных образцов (от римских руин Пиранези до ряда ампирных памятников) и заслужил от академика И. Грабаря определение «романтически экзальтированного архитектурного бреда». У проекта было немало противников и среди современников: святитель Филарет (Дроздов), гр. А. А. Аракчеев, Н. М. Карамзин и др.

Первоначально Витберг планировал возвести свой храм на кремлевском косогоре, но Александр I решил, что «неприлично разрушать древний Кремль, и самое здание будет неуместно, смешиваясь с византийскими зданиями Кремля». Поэтому площадкой для возведения храма были, в конце концов, избраны Воробьевы горы, «корона Москвы», по определению государя Александра Павловича, дозволяющая, по словам Витберга, видеть здание из города в его «геометральном виде». К тому же храм должен был располагаться между «обоими путями неприятеля, взошедшего по Смоленской дороге и вышедшего по Калужской». Именно на этом месте располагался, по мнению москвичей, в 1812 г. последний неприятельский пикет.

12 октября 1817 г. здесь состоялась торжественная закладка храма. Мероприятие по своей грандиозности вполне соответствовало масштабу будущего строительства. На торжестве присутствовал, по существу, весь императорский двор, свыше 500 человек духовенства, включая управляющего московской митрополией, архиепископа Дмитровского Августина (Виноградского), архиепископа Карталинского и Кахетинского, экзарха Грузии Иону (Васильевского), архимандритов всех московских монастырей, до 50 тысяч войск, специально прибывших из Санкт-Петербурга. Самих москвичей на празднике было свыше 400 тысяч человек, т. е. почти все население древней столицы. По совершении литургии и крестного хода, впереди которого несли хоругви и две самые почитаемые московские святыни, чудотворные иконы Божией Матери Владимирской и Иверской, сам государь первым заложил в камень крестообразную вызолоченную закладную доску. Процедура завершилась «при оглушительном „ура“ нескольких сот тысяч зрителей, при пушечной неумолкаемой пальбе и повсеместном колокольном звоне». Вскоре после этого события Витберг, по желанию государя, перешел в православие, приняв имя Александра в честь своего восприемника.