Наша первая революция. Часть I

Можно встретить немало народу, который, благодаря освобожденским истолкователям, верит, что земцы выдвинули вполне демократическую программу. Если вы заикнетесь, вам ответят: а седьмой пункт – политические права всех граждан должны быть равны, – ведь это и означает ваше всеобщее, прямое, равное и тайное… Чего же вам еще? Многие так-таки искренно воображают, что этот сакраментальный седьмой пункт (о котором, к слову сказать, вся последующая политическая практика земцев ничего не хочет знать) раз навсегда должен зажать рот социал-демократии. «Седьмой пункт» – высшее торжество освобожденцев; это индульгенция, которою они думают отделаться от ответа за прошлые и будущие грехи. И когда стало ясно, что мы эту индульгенцию считаем просто фальшивым политическим документом, они озлились тем более, что отлично знают нашу правоту: недаром же они были на той кухне, в которой готовились знаменитые земские резолюции.

Нельзя отрицать того, что освобожденцы оказали некоторое влияние на либералов и легонько подтолкнули их вперед. Но успехи их на этот поприще имеют скорее дипломатический, чем политический характер. Такие успехи получаются от переговоров, увещаний, удачных личных комбинаций, благовременных умолчаний, ловко просунутых резолюций, которые означают все и ничего. Конечно, и личные комбинации, и увещания, и переговоры совершенно неизбежны в политике, но это часть служебная. У освобожденцев же это все, а частью служебной являются политические декларации, программные статьи, пункты седьмые и иные. Результаты такой политики прочны лишь до первого испытания. «Индивиды позволяют себя обманывать, классы – никогда».

Рескрипт 18 февраля готовит квалифицированным демократам тяжелый искус. «Освобождение» еще совсем недавно (в ту эпоху, когда в России еще «не было» революционного народа) видело даже в манифесте 12 декабря указание пути, по которому пойдет обновление России: уступочка за уступочкой под давлением общественного мнения, освобожденское воспитание рабочих в политической обстановке, созданной уступочками, просветительные комитетики, – словом, программа «освободительной» канители, рассчитанная лет на 50. С этой поистине орлиной точки зрения рескрипт 18 февраля открывает дух захватывающие горизонты. Оставалось бы только радоваться. Но дело в том, что этот рескрипт скоро, и притом в очень ясной, конкретной форме, поставит перед земцами вопрос о сделке с правительством за счет самых элементарных и очевидных интересов народа. На предложение правительства нужно будет ответить либо да, либо нет. Мы здесь еще не знаем, как отнеслось к рескрипту «Освобождение». Но освобожденцы боятся. Они очень знают, что «пункт седьмой» ноябрьских резолюций никого ни к чему не обяжет. И от самих освобожденцев потребуется нечто более определенное, чем софистические комментарии к решениям земского съезда. А орудий давления у освобожденцев нет, – они заботились не о сплочении сил (хотя бы одной интеллигентской демократии!) для давления на земцев, а об развращении (другого слова не подыщешь) политической совести этой интеллигенции безоговорочным следованием за земцами.

Испытание близко, уклониться от него отпиской в «Освобождении» не удастся. Господам квалифицированным демократам придется признать политическую мораль: обмануть можно себя, но не историю.

«Искра», N 92, 10 марта 1905 г.

(Напечатано под псевдонимом «Неофит».)

2. Вокруг Булыгинской Думы [139]

Л. Троцкий. КАК ДЕЛАЛИ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ДУМУ. [140]

«Упущение времени смерти невозвратной подобно».

ПЕТР I.

139

Созыв булыгинской Думы вызвал тактические разногласия между большевистской и меньшевистской частями РСДРП. Разногласия наметились также и в среде либеральной буржуазии. Левое крыло буржуазии, в лице «Союза Союзов», высказалось за бойкот этой Думы, за то, чтобы в выборах не участвовать и использовать момент для усиленной агитации в пользу демократической конституции на основе всеобщего избирательного права. Правое крыло ее высказалось против бойкота, настаивая на выборах в булыгинскую Думу.

Меньшевики в первый момент высказались решительно против бойкота, явно тяготея к тактике правого крыла буржуазии. "Редакция «Искры» (меньшевистской. – Ред.), – пишет Мартов в своей истории РСДРП, – выступила решительно против бойкота, доказывая, что пролетариат одинаково критически должен отнестись к обеим тактикам, наметившимся в рядах либерально-демократического блока, охватывающего разнородные элементы от земцев-конституционалистов до «Союза Союзов» и партии соц. – революционеров" («Ист. РСДРП», стр. 126).

Одновременно с этим меньшевики выкинули «архи-революционный лозунг» самочинного выбора рабочих депутатов в Думу вне законных рамок булыгинского проекта. Для этой цели должны быть созданы рабочие агитационные комитеты. По поводу этой тактики, Мартов в своей истории РСДРП пишет: «Созыв законосовещательной Думы и предвыборный период „меньшевики“ стремились „использовать“ для широкой организации демократических сил и развития того, что на газетном жаргоне в то время называлось „революционным самоуправлением“ и „захватным правом“ – самочинного расширения гражданских вольностей и систематического парализования органов власти. С этой точки зрения „бойкот“ выборов отвергался: бойкот пассивный, в смысле воздержания, – как сохраняющий распыленное состояние масс; бойкот активный, – как отводящий движение демократических элементов от непосредственной борьбы с реакцией в русло борьбы с обывательской массой, ищущей выхода из кризиса в использовании первой уступки правительства» (стр. 125 – 126).

Однако, на сентябрьской конференции с.-д. организации представители меньшевистского ОК, считаясь с настроением рабочих масс, вынуждены были голосовать за бойкот.

В статье «Бойкот булыгинской Думы и восстание», появившейся в августе 1905 г., В. И. Ленин кратко формулировал основы тактической линии большевиков следующим образом: «Итак: самая энергичная поддержка идеи бойкота; изобличение правого крыла буржуазной демократии, отвергающего ее, в предательстве; превращение этого бойкота в активный, т.-е. развитие самой широкой агитации; проповедь вооруженного восстания, призыв к немедленной организации дружин и отрядов революционной армии для свержения самодержавия и учреждения Временного Революционного Правительства; распространение и разъяснение основной и безусловно обязательной программы этого Временного Революционного Правительства, которая должна быть знаменем восстания» (том VI, собр. соч., стр. 412).

Тактику меньшевиков Ленин подверг беспощадной критике: "Организация революционного самоуправления, – писал Ленин, – выборы народом своих уполномоченных есть не пролог, а эпилог восстания (курсив Ленина. – Ред.). Ставить себе цель осуществить эту организацию теперь, до восстания, помимо восстания, значит ставить себе нелепую цель и вносить путаницу в сознание революционного пролетариата" (там же, стр. 412 – 413).

Как видно из серии статей Л. Д. Троцкого, объединенных в отделе «Вокруг Булыгинской Думы», – тов. Троцкий решительно высказался за активный бойкот.

Объясняя позже свою позицию по вопросу о булыгинской Думе, Л. Д. писал:

«Булыгинская избирательная система совершенно исключала рабочих; лозунг бойкота для них не имел практического значения; это был просто крик протеста против системы, которая осмеливалась игнорировать пролетариат. Что касается крестьянства, то рабочие так же мало могли в то время удержать его от участия в выборах, как и оказать на него влияние во время избирательной кампании. О землевладельцах и домовладельцах нечего и говорить. Остается небольшая группа более обеспеченной демократической интеллигенции, которая, в качестве квартиронанимателей, пользовалась кое-какими избирательными правами. О самостоятельном представительстве она не могла и думать. Булыгинский ценз в том историческом положении, в каком он ее застиг, ставил ее перед дилеммой: либо поддержать своими немногочисленными голосами земскую оппозицию, либо оставаться на улице вместе с пролетариатом. В „Союз Союзов“, объединявшем эти элементы демократии, происходила борьба между либеральными оппортунистами, вроде профессора Милюкова, которые стремились, как стремятся и теперь, превратить демократическую интеллигенцию в охвостье цензового либерализма, и между радикалами, которые настаивали – правда, довольно беспредметно – на революционной тактике. Своим лозунгом бойкота рабочие поддерживали радикалов против либеральных оппортунистов и, таким образом, толкали вперед политическую дифференциацию. Так или иначе тактика бойкота булыгинской Думы оказалась исторически оправданной»

(Предисловие Л. Д. Троцкого к его книге «Наша революция».)

140

17 июня 1789 г. Генеральные Штаты провозгласили себя Национальным Собранием Франции, а 9 июня (за несколько дней до взятия Бастилии) Национальное Собрание приняло название Учредительного. Первым делом Учредительного Собрания было составление «Декларации прав человека и гражданина». В знаменитом ночном заседании 4 августа была провозглашена отмена всех сословных привилегий и феодальных прав. Эти первые действия Учредительного Собрания привлекли к нему симпатии самых широких слоев народа. Однако, выработанная им конституция (т. наз. конституция 1791 г.) не могла удовлетворить народ. В Учредительном Собрании главную роль играла буржуазия, и поэтому созданный им новый государственный строй служил, главным образом, интересам буржуазии. Разделение граждан на активных и пассивных, т.-е. таких, которые имели право выбирать в Законодательное Собрание, и таких, которые были этого права лишены, отстраняло от участия в политической жизни беднейших граждан, т.-е. около трети взрослых французов. Установленные Учредительным Собранием тяжелые условия выкупа феодальных прав возбуждали недовольство среди крестьян. Декларация прав человека и гражданина оставалась пустым звуком, пока большинство народа продолжало находиться в самом неудовлетворительном экономическом состоянии.

Выработав конституцию, Учредительное Собрание прекратило свою деятельность и уступило место Законодательному Собранию, выбранному уже на основах новой конституции. Это собрание было недолговечно. Страшное возбуждение, овладевшее Парижем летом 1792 г., ввиду вооруженной интервенции иностранных правительств и вылившееся в ряде восстаний, создало обстановку, в которой Законодательное Собрание постановило отрешить от власти короля и созвать чрезвычайное собрание – Национальный Конвент – для нового переустройства Франции. Так пала конституция 1791 г.

I. Почему ее делали?

Государственная Дума создалась под напором общественных сил. Торжественная фразеология, с какой был возвещен этот акт (6 августа), вызывала лишь улыбку скептицизма у обеих сторон: у той, которая делала уступку, и у той, ради которой уступка совершалась.

Государственная Дума создавалась в канцелярском тайнике, но перед глазами ее творцов все время проходили различные общественные фигуры, отдельные и собирательные, группы, классы, партии, – они грозили, домогались, требовали и исторгали уступки.

Кабинет гофмейстера Булыгина был не алхимической лабораторией, где творятся по свободному почину «самобытные» формы государственности, – он был штаб-квартирой, где вожди правительственной реакции обсуждали план кампании, совещались о порядке частичного отступления с наименьшими жертвами и сохранением престижа.

Учреждение Государственной Думы должно было, согласно намерениям, как они выясняются из официального комментария, обнаружить полную несостоятельность идей, перешедших к нам с запада и чуждых всему укладу нашей жизни, – а между тем бюрократия-преобразовательница обнаруживает на каждом шагу свою полную беспомощность пред напором этих западных идей, заигрывает с ними и так или иначе сообразует с ними каждый свой шаг.

Официальная фразеология связывает Государственную Думу с Земскими Соборами. Но, помимо всего прочего, Земские Соборы представляли собою редкие непериодические съезды, а не постоянное государственное учреждение. Славянофильская реакция и настаивала на том, чтоб организовать общение на подобных хаотических началах. Совет министров признал, однако, такой план несвоевременным. Почему? Потому, что «созыв выборных для однократного лишь выполнения известных обязанностей в течение заранее назначенного краткого срока не исключает возможности попытки самовольного продления ими своих полномочий и занятий затем, вне всякого контроля правительства, их собравшего»^{27}.

Этот ясный и выразительный мотив, мотив интереса и силы, а не традиции и права, в дальнейшем изложении расширяется и кладется в основу всего бюрократического строительства Государственной Думы.

В осторожной форме, но решительно, по существу, совет министров «считает долгом прежде всего заметить, что время, переживаемое ныне Россиею, не может почесться спокойным. Наблюдавшееся ранее, но в размерах ограниченных, общественное брожение захватило более широкие круги населения. Как отразится движение это на государственном строе нашем, в зависимости от тех или иных приемлемых правительством мероприятий, – продолжает совет министров, – заранее предвидеть невозможно. С одной стороны, высказывается взгляд, выражаемый в сознании верноподданнического долга с полной откровенностью о том, что, судя по опыту государственной жизни стран западно-европейских, указанное общественное движение повлечет за собою расширение политических прав населения и вызовет образование установлений, при возникновении коих никем и ничем не может быть гарантировано, чтобы они не обратились из совещательных в законодательные органы»^{28}. Это – взгляд бюрократической левой. Существует, однако, и другое мнение, гласящее, что «история самобытного русского народа слагается в собственных, весьма своеобразных путях», и потому "едва ли возможны вообще наперед предсказания о вероятности развития у нас учреждений непременно по западным образцам, с приобретением ими решающего «голоса в законодательстве и даже в делах управления». Это – мнение бюрократической правой и, прежде всего, самого автора Думы, гофмейстера Булыгина.

Но для совета министров в целом, независимо от всяких «неминуемо гадательных соображений», в настоящий момент совершенно ясно, что «призвание выборных непосредственным изволением Монарха лучше всего может послужить к охранению за Верховною Властью руководящего значения в дальнейшей судьбе выборного учреждения». Таким образом, призвание выборных, вынужденное у власти «общественным брожением, захватившим более широкие круги населения», является, по мотивировке самого совета министров, ничем иным, как предупредительной мерой, которая должна создать гарантию против необходимости более решительных уступок. Но эту гарантию можно создать лишь при том условии, если, во-первых, в Думу войдут надлежащие элементы, и, во-вторых, если это учреждение будет «сразу снабжено возможно широкими правами, чтобы не делать предметом домогательств его такие полномочия, которые… могут быть теперь же ему дарованы». Таким образом, вопросы компетенции Думы и системы выборов получают решающее значение.

Так реалистически, так бухгалтерски-трезво формулирует законодательствующая бюрократия цели «великой государственной реформы». Все ее дальнейшее строительство, продиктованное политической борьбой за существование, если и обличает какой-либо стиль, то никак не московский стиль XVII века, эпохи Земских Соборов, но беспринципный, декадентский, упадочный стиль разлагающегося абсолютизма.

II. Историческая философия действительных тайных советников

Разумеется, официальный комментарий к проекту учреждения Государственной Думы не только не стремится удержаться на почве «трезвых» комбинаций, но, наоборот, делает все для того, чтобы прикрыть их бескорыстной идеологией; в результате, он представляет собою крайне любопытное сочетание казенно-бюрократической словесности, окостеневшей в своих традиционных формулах, и торгашески-практических соображений, продиктованных инстинктом самосохранения. Задача, которая все время стояла пред творцами «самобытных форм правления», заключалась в том, чтоб приблизить к себе более спокойные «элементы» и с их помощью обуздать «элементы» менее спокойные. Но вместе с тем бюрократия не хочет поступаться своими вековыми привилегиями и в пользу имущих классов. Она, как мы только что видели, понимает, что опасно дать этим последним слишком мало, ибо это может только раздражить, но не успокоить. Вместе с тем она не хочет дать больше того, что строго необходимо, ибо легче не дать, чем взять обратно то, что было однажды дано. В основе учреждения Государственной Думы лежит, таким образом, узкий расчет кастового интереса, требующий экскурсий в область психологии общественных классов. Но, с другой стороны, бюрократия нуждается в идеологии, или хотя бы в ее подобии – в теоретическом или мистическом оправдании собственной реформаторской скаредности. Эту идеологию она находит готовою в своем канцелярском арсенале. «Самобытность», «национальный дух», «устои», «исторические корни» и другие истинно-русские принципы пытаются прикрыть оголенные притязания архаического режима так же безуспешно, как это делали в свое время истинно-французские и истинно-прусские принципы государственного самовластия.