Наша Рыбка

Утром я со страшной гордостью сообщил Воронцову, что она мне звонила, и с несвойственным злорадством отметил, как он скис.

А потом прошло около трех недель, может, даже и больше – невыносимый срок, – в течение которого я не видел Ясну. Она была все время занята, начала готовиться к сессии, но однажды все-таки позвонила. Попросила домашний номер Петиной бабушки и сказала, что перезвонит туда, когда мы будем вдвоем. Так и случилось. Мы разговаривали по громкой связи часа четыре, пока я не спохватился и не понял, что закрылось метро и что мне теперь придется брать такси. Тот телефонный разговор кажется теперь таким далеким, словно произошел не просто много лет назад, а в совершенно иной эпохе: за миг до того, как сама эпоха подошла к концу и звонить по домашнему все перестали.

К началу зимы в университете наступил ад. Пришлось засесть за курсовой проект, но голова была забита совсем не тем. Нервы сдавали, факты просто не помещались в голову, а мы тем временем говорили только об одногруппнике Юрке, которого задержали на первом из целой череды протестов, схватили прямо на Чистопрудном, когда он, ничего предосудительного не сделавший, сворачивал в переулок. В очереди на сдачу – кто наивно, кто красноречиво и яростно – спорили о том, что происходит на улицах города, хвастались фотографиями с плакатами, а потом понуро вваливались в кабинет. Перед экзаменами я начинал ненавидеть всех художников, всех исследователей, все в мире направления в искусстве. И забывал тут же все прочитанное: и то, что не оставляло во мне никакого следа, и то, что восхищало. Из преподавателей особенно меня убивала профессорша по итальянскому, которая мало того, что свирепствовала, так еще и постоянно называла меня Толстым вместо Чехова, считая эту шутку крайне остроумной. Я вообще стал раздражительным и злым. В глубине душе хотел даже оказаться на месте неудачливого Юры. Что-то похожее творилось и с Воронцовым. Он дико, так же наивно и яростно разругался с одним преподавателем – откровенно нахамил ему, словно развязный школьник. Проблемы могли всплыть серьезные – это был брат декана. Но тогда это не стоило нашего внимания, почти не трогало. Мы кое-как справлялись с зачетами, а сами следили только за тем, что происходит в Москве. Не волновали неуды и двойки, недопуски, придирки преподавателей. А вот полные автобусы других студентов, которых свозили на пропровительственные митинги, обещая высшие баллы в зачетке, разжигали в сердцах гнев.

В один из тех дней в перерыве между двумя парами итальянского ко мне вдруг подошла Лера. Наше с ней общение с недавних пор изменилось: мы почти не разговаривали, но, встречаясь случайно взглядами, улыбались бегло и хитро, будто связанные нехорошей тайной. Она спросила совершенно неожиданно, какие у меня на вечер планы.

– За этим вопросом к Воронцову! – ответил я, даже не подумав о какой-нибудь вежливости: я был взбешен идиотизмом пофессорши, которой давно пора было на пенсию, и совершенно не мог сосредоточиться на таких мелочах, как мои сегодняшние планы. Возможно, дело было и не в ней. От никудышной пары я спасался перепиской с маминым братом Мишей в фейсбуке. Горячая война за честные выборы разворачивалась и там тоже, в ход шла тяжелая артиллерия: дядя называл меня ведомым, недалеким и ещё «дурачком», чем себя и скомпрометировал. Я вырубил телефон и гневно уставился на доску.

Лера постояла рядом пару секунд, а потом развернулась и поплыла к своему стулу. Только в начале следующей пары я сообразил, что, должно быть, ее обидел. С моего места было видно ее задумчивое лицо, темный пушок волос – и не кудрявых, и не гладких, длинную шею с нежной венкой возле уха. Она больше не поворачивалась в мою сторону и, не моргая, смотрела в раскрытый словарь. В сущности, Леру казалось мне хорошей милой девушкой, не то что Дроздова, у которой прямо на лбу была прописана вся натура.

И почему Лера попала к нам в список? Тепличная такая, совершенно нормальная. Немного навязчивая и уж очень откровенно выражающая Пете свою симпатию, она все-таки совсем незаслуженно оказалась в наших лапах. Возможно, Петя имел на это другие взгляды, но я не хотел его об этом спрашивать. Что было, то было.

Я вырвал из блока лист и быстро нацарапал послание.

«Сегодня идем в театр с Воронцовым и моими сестрами. Ты с нами? Есть билет».

Передал ей, она прочла, смерила меня туманным взглядом и ответила только во время следующего перерыва.

– На эту пьесу советовали сходить ребята из второй группы?

– Да.

– Тогда, пожалуй, пойду. Но только без глупостей, – вдруг предупредила она.

– Обещаю! – Я улыбнулся: мне показалось, что на самом деле ее расстроило именно то, что глупостей очевидно не предвиделось, – мы же шли в театр, а не к Пете на квартиру.

Мои сестры если и удивились появившейся с нами одногруппнице, то виду не подали; нет, вру, Маринка, само собой, попыталась что-то разнюхать, но Соня быстро ее осадила. Моя старшая сестра, манерами и лицом похожая на маму, тут же стала интересоваться, не прогуливаю ли я лекции и так ли хорошо учусь, как рассказываю дома. Петя, как мне казалось, сначала сильно напрягался и молчал с задумчивой и холодной печалью в глазах, но потом Лера его разболтала.

– Так, Игорь, билеты у тебя? – спохватилась Соня.

– Да-да. – Я стянул через голову сумку и стал в ней рыться. – Вот. – Поднял голову и раздал бледно-розовые бумажки, на которых синей ручкой кто-то подписал ряд и места. День к этому времени уже сменился темнотой, пошел колкий снег. Бесформенные черные кучки людей, присыпанные мокрой мукой, не спеша тянулись к театру, но большинство из них проплывали мимо входа и исчезали вдали.

И вдруг посреди этого темного зимнего вечера, прямо над занесенными золотым снегом ступеньками я увидел… ее! Сначала даже не саму ее, а красные, похолодевшие от мороза губы, за ними и ее пальто, и темные волосы из-под смешной шапки… Все это было настолько неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Огромная Москва, где если и встретишь случайно какого-нибудь приятеля, так и того не заметишь и пройдешь мимо!

Сестры, ни о чем не догадавшись, двинулись прямо к ней навстречу, а мы с Петей застыли внизу. Она малиново-красно улыбалась. Она нас увидела.

– Ты что здесь делаешь? – воскликнул Воронцов, и я подумал, что он, должно быть, ощутил что-то неприятное: Лера держала его под руку, когда мы подходили.

– Ой! Вы знакомы? – Соня остановилась возле Ясны.

– Да, знакомы, – сказал я. – Ярославна. Марина, Соня и Валера.

– Сам ты Валера! – Лера ткнула меня в бок.

– Очень приятно. – Ясна повернулась к Пете. – Вы же проговорились, куда идете. Позавчера по телефону, не помните? И я тоже решила пойти в театр.

– Ты одна? – тут же спросил Воронцов; воодушевление даже изменило его черты.

Конец ознакомительного фрагмента.