Наше дело правое

Последняя реплика относилась к некрасивой носатой девушке, что внесла в кабинет подносик с японским чайником, чашками, сахарницей и печеньем на блюдце.

— Павел Сергеевич, надеюсь, не откажетесь? Натуральный зеленый чай. С жасмином.

— Не откажусь, — кивнул следователь. Чай намного лучше кофе, которым его обычно норовят напоить свидетели.

Пока молчаливая Лида разливала горячий напиток по чашкам, кабинет наполнился душистым ароматом.

— Без сахара пьете? — заметил профессор, позвякивая ложечкой. — Очень правильно. А я вот, знаете ли, к сладкому неравнодушен, никак отвыкнуть не могу.

Цокая каблучками, девушка удалилась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

— Так вот, Феклина. — Аркадий Петрович стал серьезен. — Чего уж греха таить, многие ученые хотят совершить заметное открытие в своей области. Такое, в общем, нормально. Но кое у кого это желание доходит до крайности, за которой говорить о научной состоятельности уже невозможно. Появляются фантастические, революционные идеи, под которые наспех подгоняются факты, остальные игнорируются, критика не воспринимается…

— Это случилось и с Ольгой Федоровной? — уточнил следователь, сделав глоток чая.

— Увы. — Профессор потянулся за печеньем. — Да. Она пыталась пересмотреть всю историю Второй мировой войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены… В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов.

— Я, конечно, не специалист и пока что не очень внимательно ознакомился с материалами Ольги Федоровны, — заговорил Карев. — Но мне показалось, что она довольно убедительно обосновывает свои гипотезы, опираясь на источники…

— Да-да! — кивнул профессор. — Как раз в этом и заключается опасность лженауки. Правдоподобность и правда — далеко не одно и то же. Вы, безусловно, знаете это не хуже меня. Иногда отличить одно от другого способен только специалист. Ведь любой источник можно вывернуть так, что все с ног на голову встанет. К примеру, возьмем какой-нибудь дневник филиппинского интеллигента времен той войны — и что увидим? А то, что основные действия происходили на Филиппинах между Японией и США, а вся трагедия Европы была лишь малозначимым фоном. И вот, чтобы подобных казусов не приключалось, существует такая дисциплина, как источниковедение. Которая изучает обстоятельства возникновения данного памятника, объясняет его особенности, сопоставляет с другими памятниками эпохи… И этим занимается уже, простите, не одно поколение ученых. Накоплена аргументация, какие-то взгляды обоснованно стали общепризнанными, другие, напротив, не выдержали критики и оказались отвергнуты. Чтобы в этом ориентироваться, следует знать хотя бы основную научную литературу по данному периоду…

— А Ольга Федоровна, получается, не знала? — Павлу снова пришлось вернуть собеседника к теме разговора.

— Может, и знала, да не учитывала. Не могу сказать, что следил за всем ее творчеством, но одну статью меня как-то просили отрецензировать. Там госпожа Феклина всю аргументацию строила на так называемых «Мемуарах Жукова». Между тем в науке вообще долгое время считалось это произведение апокрифом, написанным много лет спустя после войны коллективом анонимных авторов по заказу компартии. Кстати, обычная для Советского Союза практика. Да, ряд исследователей, например мой учитель Алексей Иванович Лапшин, высказывались в пользу подлинности авторства маршала Жукова. Но и они признают, что памятник нужно понимать в контексте его эпохи. «Мемуары Жукова» — это продукт тоталитарного общества, написанный с пропагандистскими целями в рамках советской историографии, тенденциозность и несостоятельность которой была доказана уже в конце XX века, сразу после падения коммунистического режима. И воспринимать такой источник некритично — это, сами понимаете… — Аркадий Петрович развел руками.

Следователь молча отхлебнул чаю, размышляя над словами Радужного. А профессор тем временем управился с очередным печеньем, погладил бороду, стряхивая крошки, и продолжил:

— Поначалу Ольгу Федоровну пытались переубеждать, дискутировать… Семинар целый устроили. Напоминали бесспорные исторические факты. То, что Вторая мировая началась со вторжения СССР в Финляндию — факт! То, что коммунисты четыре года подряд не могли победить гитлеровцев, пока в дело не вступили США, — тоже факт! Но она этого словно не слышала и упрямо держалась за свои фантазии. Да притом еще пыталась навязать их научному сообществу. Как понимаете, при таких условиях она была обречена стать фигурой комической. Печально. Знаете, я с особым интересом буду ждать вашего отчета и приложу все усилия к тому, чтобы этот выпуск «Бюллетеня Предпоследнего Дознания» прочитали мои коллеги. Думаю, это будет правильно. Им полезно узнать с новой, лучшей стороны человека, чье имя они превратили в анекдот. Ничуть не удивлюсь, прочитав, что Ольга Федоровна была прекрасной женой, идеальной матерью, отзывчивым и милосердным человеком…

Профессор хрустнул печеньем…

— Я вообще с большой симпатией отношусь к вашей службе. Искать и показывать реальное, осязаемое добро в нашем современнике — великое дело, оздоровительный эффект от которого охватывает все общество. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, и все же… как знать, появись такая служба не в XXI веке, а лет на сто-двести раньше — быть может, удалось бы избежать многих бед. Если бы Ленин, Гитлер, Сталин и Мао Цзэ Дун регулярно читали ваш «Бюллетень», возможно, им не пришли бы в голову те злодеяния, которые нам теперь приходится изучать в курсе истории мрачного XX века. Тоталитарные режимы — и фашистский, и коммунистический — исходили из постулата, что человек решительно плох и его надо насильственно улучшить. А ваша служба не словами, но самой деятельностью доказывает, что человек все-таки хорош сам по себе. И это хорошее в нем надо просто уметь увидеть. Я уверен, что у Ольги Федоровны было много такого хорошего. Но искать это в ее околонаучных штудиях — пустое дело.

Карев одним глотком допил подостывший чай и поднялся.

— Спасибо за добрые слова и за консультацию.

— Очень рад был познакомиться и оказаться полезным, — с готовностью отозвался Аркадий Петрович.

Поставив чашку на поднос, Павел взял со стола кипу распечаток и попрощался с профессором.

Выходя, поморщился — чай отдавал горечью.

* * *

— Тебе черный, зеленый, красный?

— Красный, — ответил Павел жене и добавил: — Зелёным сегодня меня уже поили.

— Свидетели? — осведомилась высокая брюнетка, поднимая чайник.

— Нет. Консультировался со специалистом. Снова пришлось посетить научное заведение. Вот странное дело: снаружи их здания вроде как разнообразны, а внутри везде одно и то же. Что-то неуловимо общее…

— Ученый дух! — рассмеялась Инна, ставя перед мужем огромную чашку каркаде.

— Да уж… Скажи, а ты бы назвала современного человека — хорошим?

— Тебя, что ли?

— Не только. Собирательный образ. Я серьезно.

Инна задумалась, глядя на струйку пара, вьющуюся над кружкой, а потом улыбнулась:

— Я бы назвала его удовлетворительным. Удовлетворительно с минусом. А что?

— Мне кажется, нынешний человек хорош не сам по себе, а вопреки себе. Пара добрых дел на семьдесят лет жизни, которые нам удается откопать в процессе дознания, — не такой уж большой повод для тотального оптимизма.

— Тотального я что-то не замечала, — сказала Инна. — Людям просто нравится читать ваш «Бюллетень». Повышает настроение. Считается делом хорошего вкуса. Да и вообще интересно… Ваши имиджмейкеры стараются на славу. Ну ладно, поболтали, и хорош. Пора заняться делом.

Карев поднялся из-за стола и послушно проследовал за женой в соседнюю комнату. Здесь он сел на стул возле окна, а она встала у мольберта и взяла кисть.

— На меня не смотри. Вон, лучше… на вазу!

— Но ты намного интереснее. — Павел поиграл бровями.

— Еще насмотришься. А сейчас нужно, чтобы твой взгляд был устремлен за рамки картины, а не на зрителя. И руки сложи на груди.

Карев подчинился, скрестил руки и послушно уставился на пузатую хрустальную вазу — ветерана многих натюрмортов. К пятой годовщине совместной жизни талантливая, но пока малоуспешная художница наконец решилась написать портрет супруга. Глядя на вазу, Павел мысленно возвращался к событиям рабочего дня. Вспомнилась Феклина с видеозаписи завещания — спокойный голос, упрямый взгляд, замкнутое, почти бесстрастное выражение лица… Кажется, за ее спиной, на камине, стояла похожая ваза…