Наше счастье украли цыгане

По дороге спрашивала у Маслова про Кондакова — тот лишь многозначительно вздохнул и так же многозначительно пожал плечами. Не знает — верю.

В подсобке, куда за нами двинулся и расправивший чресла передовой председатель Елизаров, оказалось тесновато. Меня поджидала целая компания. Тётка в белом халате — она мило, явно пытаясь расположить к себе, улыбнулась — и два мужика в униформах. Какая-то странная, не милицейская. Память тут же выдала нарезку сцен из советских детективных фильмов и, хоть были они просмотрены в большинстве своём в чёрно-белом варианте, по телевизору, тёмно-коричневый цвет этой формы телевидение испортить не могло — потому что примерно такой же на экранах телеприёмников она и представала. Прокурорская — и к бабке не ходи.

Какая честь!

Вошедший в комнатёнку последним Елизаров чересчур громко закрыл за собой дверь. И в этот момент, обернувшись на него, а потом вернув голову в исходное положение, я заметила, что в комнате находится ещё один человек. На столе, под белой простынёй.

Неужели снова?

— Это Кондаков? — почти вскрикнула я.

— Кондаков? — буквально подскочил ко мне один из прокурорских. Тот, что помоложе. А второй постарше, поизношенней. — Что вы знаете о его исчезновении?

— Так это он?

— Это не он, — обняла меня за плечи добрая тётенька в белом халате. — Но от тебя, Светочка, жизненно требуется, чтобы ты опознала этого человека.

— По нашему подозрению, — вступил в разговор и прокурорский постарше, он здесь явно верховодил, — этот человек может быть одним из тех, кто совершил против вас противоправные действия насильственного характера. То есть был вторым насильником. Вы готовы приступить к опознанию?

— Не готова, — сморщилась я жалостливо. — Я маленькая. Меня должен сопровождать взрослый.

— Что там с дедом? — спросил старший прокурорский у Елизарова.

— Деда везут, — отозвался тот из своего угла. — Скоро будет.

— Подождём деда? — вновь спросил меня товарищ из прокуратуры. — Или начнём?

— А в прошлый раз я без деда на опознании была. И никто ничего не сказал. А это нарушение, наверное.

— Вы хотите изменить свои показания? — это молодой уже.

— Да нет, — взглянула я на него искоса. — Я так.

— Дедушку подождём, Светочка? — ласково спросила медичка.

Времени подумать не было. С дедом, без деда — какая собственно разница?

В груди, однако, извивался червь недовольства и звал к сопротивлению.

— А почему товарищ председатель здесь? — спрашивала я у всех сразу. — Разве ему можно?

— Товарищ председатель вызвал следственную группу из района, — ответил мне Федя Маслов. — Он представитель власти.

— Вообще-то председателю действительно лучше выйти, — высказался вдруг старший прокурорский. — Вы не могли бы?.. — обратился он к Елизарову.

— Да-да, конечно, — закивал тот, но опять-таки высокомерно и колко. — Я думал, мне тоже надо…

И, повернувшись, открыл перед собой дверь.

— Александр Геннадьевич, — ляпнула я ему в спину, — а мама приветов не передавала. Никому. Ни вам, ни остальным. Я даже не знаю, что на неё нашло. Столько лет в деревне не была, и даже приветы передать не захотела. Ну да вы её не вините, знаете ведь, какая она. Хотя мне кажется, что она не просто так, что обиды какие-то у неё остались. У меня бы остались… В общем, я чего сказать хочу: вы бы смогли в отцовстве признаться? Я не про конкретный случай, я абстрактно. Вот, допустим, у вас ребёнок обнаружился, и вам надо решение принимать — смогли бы? То есть, духу бы хватило? Вот что интересно.

Он ответил не задумываясь и словно не удивившись вопросу, чем немало озадачил меня:

— Конечно смог бы, Светлана! Я не тот, кто отказывается от собственных детей.

Это «Светлана» из его уст — такое неожиданное, пылкое, трогательное — почти обожгло меня. В сущее мгновение этот человек предстал передо мной в другом свете — ну, или не явно предстал, а только образ, фантазия о нём другом явились в моё разгорячённое воображение: он стойкий, сильный такой, немногословный, суровый, он зачал меня в потную безлунную ночь на стоге сена и все эти годы ждал подтверждения от запаниковавшей возлюбленной в том, что именно он автор рокового вброса, именно он отец детёныша…

Голова моя закружилась, я испытала острое желание броситься к нему на грудь и заорать на весь мир «Папа! Папочка!», но в следующее мгновение всё улетучилось.

— Актрисой вырастет, — с нехорошей улыбкой, словно цинично оправдываясь за меня и себя, за тот многозначительный и обнажённый разговор, что случился между нами, выдал председатель в пространство. — Вся в мать.

И вышел наружу.

«А вот и не актрисой, а писательницей!» — хотелось крикнуть ему вслед. «Актёры — глина, а писатели — боги».

Глупость, всё глупость. Молчи и забудь. Не то мгновение.

Но злость была огромной. Бурлила.

— Снимайте простыню! — почти крикнула я прокурорским. — Чего ждёте?

Кто-то из них так и сделал. Я шагнула поближе к столу, прищурилась, чтобы остановить пляшущую в глазах картинку мира и всмотрелась в мёртвого человека. Лицо его показалось знакомым. В следующую секунду я вспомнила, где видела его. В автомобиле кооператора Куркина. За рулём.

— Это он? — раздавался над ухом голос. — Вы узнаёте его?

Ну ладно. Кажется, что-то начинает проясняться. Самую малость.

И к чему всё это приведёт?

Нарушать последовательность не стоит. Не по-писательски это.

— Да, — выдохнула. — Узнаю. Это второй. Совершенно определённо.

ОПАСНАЯ ИГРА

— Всего хорошего, Света, — открывая нам с дедушкой дверь (старик прибыл-таки), негромко, но чётко и шершаво-многозначительно выдал председатель Елизаров. — Игру ты затеяла опасную, но, возможно, не бесполезную. Только смотри, не обожгись!

— Поэтому вы меня использовать решили? — остановилась я. — Для своих делишек?

— Ну, раз ты так самозабвенно заигралась… А впрочем, ты ничего не понимаешь, девочка! — укоризненно покачал он головой. — Так надо. В сложившихся обстоятельствах… Я порядок здесь навести пытаюсь. А люди сейчас другие, поменялись они. Люди власть перестают признавать. Сами себя властью считают. А ты знаешь, какая может быть власть, кроме народной, советской?

— Не знаю и знать не хочу! — огрызнулась я, но продолжала его слушать и выскользнуть за пределы отделения не пыталась.