Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Солнце скрылось совсем, в днепровских водах лучи его отыгрались, потянуло с низин прохладой, и начало заметно темнеть.
Аскольд поднял голову: на капище Перуна ещё сильнее запылали жертвенные костры… Возникли в памяти ярко горящие свечи на золотых поставцах в византийских монастырских церквах, красиво разукрашенные иконы и высокие своды, которые заканчивались расписанными, парящими на крыльях в голубом просторе белыми фигурками с нежными личиками. Сведал потом от попов, что это посланники Божьи - ангелы…
И лепота блестевших на солнце куполов, устремлённых в небесную синеву, завораживала. Знал, что не лежала душа брата к этой красоте, но всё равно злился, когда тот налево и направо раздавал приказания сдирать откуда можно золотые пластины или же ломать
Но приходилось молчать…
«Кто они, ангелы - посланники Божьи?… О каких мучениях Иисуса Христа поют священники?» - в первый раз задал себе такие вопросы Аскольд.
Появилось желание услышать ответы от Кевкамена, который пожелал вернуться в Киев… Хотел позвать, но раздумал…
А наутро и эти вопросы, и это желание показались архонту кощунственными. Встав в середине третьей стражи [180] , повелел изловить трёх белых и трёх черных петухов. Собственноручно отрубил им головы на кумирне Перуна и бросил в огонь.
«Уж серпень давно на дворе. У славен ильменских, к кому укатили купцы с Никитой, зовётся этот месяц заревом, а по-древлянски - зарничник… Надо что-то делать с древлянами-то! Молодцы, помогли в походе. Правда, не всё ещё вернулись… Несколько тыщ в войске у Дира. Есть погибшие… Но мало их. Ведь мы почти в сражениях не были… И не дожидаясь, покуда возвратятся остальные древляне, будем решать… После дожинок мужиков наших и ихних, способных лес пилить и избы рубить, отошлём на Припять. Сегодня соберу вятших [181] , и потолкуем…» - раздумывал Аскольд, направляясь после жертвоприношения в поле. Без коня, пешком… Хотелось побыть одному.
[180] У русов ночные часы распределялись по стражам: первая - от 6 до 9 часов вечера, вторая - от 9 до 12 ночи, третья - от 3 до 6 утра, а день - по часам: третий час - от 6 до 9 утра, шестой - от 9 до 12 дня, девятый - от 12 до 3 пополудни, двенадцатый час - от 3 до 6 вечера.
[181] Вятшие– знатные люди Киева, княжие мужи, боилы Высокого Совета.
Рынды уже так наладили охранение, что не мешали.
Утро зачиналось, но солнце ещё не всходило. Со стороны леса, где находились княжеские пасеки и где две недели назад сам заламывал соты в ульях, чтоб соседние пчелы не повытаскали весь мёд, появились на небе белые полосы. Поминутно сверху и снизу они голубели, а по бокам проступала алость. Но кругом - в воздухе, на полях и лугах, на реках и озёрах - давно царил хорошо различимый мир: отчётливо виделись росы на травах, прибрежные камни в водах, и ощутимо веяло свежестью, ещё не напоенной ароматами цветов. Гомонили птицы, но невидимые глазу.
«Дожинки-то завтра… Хлеб в колосьях ядрён. Зелёные покосы на лугах прошли хорошо, пока мы с ратным делом управлялись… Не подвели старики, мальцы да бабы. И слава Велесу, защитил скотину, не дал пролиться сеногнойкам [182] … Будем с кормом зимою. Да запасёмся ячменём и овсом… Скоро помочи, хватит поделиться и с приблудными», - рассуждал далее киевский князь.
О «помочи» вот какой думал Аскольд.
Обычно это работы, предпринимаемые всем миром в пользу вдов и сирот. Они наступают после посева озимых - восемнадцатого августа. В этот день говорят: «На вдовий двор хоть щепку брось».
[182] Сеногнойки– так называют дожди в начале августа, вредные для сена.
На сходках селяне косят сено, сжинают хлеб, удобряют поля, рубят дрова, молотят снопы. Все труды - сеновницы, полотушки, потрепушки, супрядки, назьмы, дровяницы - заканчиваются общим застольем и весельем. С хлебом-солью,
пирогами, калачами и брагой.Хорошо веселятся!
А после застолья к вечеру девицы да парни идут на пожню и погоду на ближайшие дни узнают: крикнут громко, если эхо далеко - то ведрие, а если близко - к дождю.
Добротное время!
Аскольд идёт по полю, сворачивает к яругу в надежде найти на его дне чистый родник. Сегодня половина серпеня и нынче все будут поить своих лошадей чрез серебро, то есть положив что-нибудь серебряное в воду.
«Вроде пятнадцатый день месяца зачинается ясно, - подумал князь, - значит, светлым должен быть вресень [183] или же рюин-летопроводец; шуба за кафтаном из сундука потянется, да тёплые деньки её снова уложат, и встреча овсяным хлебом матушки-осенины [184] придётся на краснопогодье…»
Родник точно отыскался: он выбивался из-под вывороченного корневища начавшего засыхать дерева. Аскольд напился, поднялся с колен и - о, чудо!
– на фоне уже чистого голубого неба наверху увидел красивую женщину в восточной одежде.
[183] Вресень– сентябрь.
[184] Старшая женщина стоит с хлебом, а молодые вокруг неё поют песни. После сего разламывают хлеб на куски по числу собравшихся и кормят домашний скот.
«Да это же бывшая наложница Дира, теперь жена дружинника Кузьмы… Деларам! Откуда только взялась?!
– удивился Аскольд.
– Как вернулся с похода, ещё ни разу её не зрил. Что надобно?…»
– Скажи, ты искала меня или так просто повстречала?
– спросил Аскольд.
– Великих князей так просто не повстречаешь… Я давно хотела поговорить с тобой, княже, да случая не было… А тут усмотрела, как пеший в поле пошёл, я за тобой… На рынд своих не сердись, узнав меня, они позволили подойти поближе… Аскольд, ответь мне, жив ли Кузьма?
– Успокойся, жив.
– Благодарю. А почему он не в Киеве, не спрашиваю, дабы ни в чем меня не заподозрил… Я не без твоего и Дира ведома перебралась из лесного терема на Угорскую гору, куда селятся, когда приезжают торговать и мои сородичи-печенеги, и угры, и хазары. Узнала, что жив Кузьма, и слава Гурку, - молитвенно сложила руки ладонями внутрь, поднесла к лицу и, помолчав, снова спросила: - А как здоровье твоего брата?…
– Думаю, Диру здоровья не занимать.
– Истинно… - засмеялась, и глаза её плутовато заблестели.
«Так кого же больше любит эта женщина?» - выбираясь из яруга, подумал Аскольд. Встав рядом, взял её руки в свои. Заметив, как слегка переломилась от удивления выгнутые дугой насурмленные брови, воскликнул довольно громко:
– Я рад, что в ясное утро вижу тебя, Деларам!
Солнце внезапно озарило лучами поле; кто-то из рынд, видно, спугнул серую куропатку, она бешено захлопала крыльями, ударилась вбок и полетела к берёзовой рощице, белеющей на обочине хлебной равнины.
– Великий князь, мне как подданной, подобает польстить тебе и сказать, что тоже рада, но радость моя без меры, я счастлива; да, теперь, получив добрые вести, говорю именно так, но, идя сюда, чтобы с тобой повстречаться, сердце моё трепетало, как крылья только что потревоженной птицы. Вдруг бы узнала, что-то случилось с братом твоим и его гриднем…
«Наверное, бывшего владетеля и нынешнего мужа она воспринимает как одно целое… И они дороги ей одинаково. Но позови я к себе, и она пойдёт… Вон сколько лукавства в печенежских глазах… Степнянка!»
Нет, не угадал Аскольд… Позвал бы, да не пошла даже под страхом смерти к нему Деларам. Правда, голову Кузьмы она уберегла от меча ката по велению Дира, которого любила и, видно, любит, но такое же сильное чувство к дружиннику тоже переполняет её сердце. Что ж, по натуре своей она всё-таки остаётся вольной дочерью вольных степей… Вольной, а не продажной!