Нашествие хазар (в 2х книгах)

А может быть, как раз боги и карают нас за то, что не справили обязательный в таких случаях обряд погребения?!»

Тут послышались крики, несколько всадников появились из-за густых деревьев и окружили пленников. Дубыня приподнял голову, чтобы разглядеть прибывших, но получил по заду удар кнутом.

–  Лежи!
– крикнул звероватого вида мужик в треухе, похожем на хазарский.
– Твоё дело лежать… А если батька Еруслан захочет, то и повесим.

«Кажется, свои, русы… Слава богу! Знать, этот батька Еруслан у них за главного… Скоро увидим», - подумал Доброслав и сплюнул на дорогу.

Дорога и привела скоро их всех к костру. Клуда и Дубыню, связанных по рукам и ногам, брякнули на землю возле наломанных сухих веток.

–  Вот, взяли сетью… Скакали куда-то, - обратился к костровому, как показалось Клуду, низкорослый, в бараньем колпаке, с красными глазами под узким лбом разбойник - он-то и сидел в засаде и, кажется, первым и сеть накинул.

–  Кто такие?… А это что за зверь?
– поднимаясь от костра и показывая в сторону Бука, спросил тать, к которому обращались. Был он высоким, с широкими, сильными плечами, длинным носом и крутым подбородком, - его красивое лицо даже не портил шрам, пересекавший лоб и правую щеку.

–  Это пёс у них… Да сдастся мне, волк… Злющий, гад, и не лает… - затараторил мужичок, который в штаны наделал, когда его куснул Бук.

Дубыня ворохнулся, сказал, чтоб развязали их. Он лежал на земле ничком, и ноздри его ел вонючий дым, застрявший в сушняке.

–  Отчего же не развязать?! Можно. И пса высвободим, токмо скажите ему сидеть смирно, - сказал, улыбаясь, высокий, со шрамом.

С Дубыни первого сняли путы. Он сел, широко расставив на земле ноги, поднял глаза и обалдело уставился на отмеченного ножом или мечом разбойника. «Да как же сразу-то я его не признал? Шрам… Да, шрам, но он всего лишь малость изменил лицо… Еруслан… И имя… Точно, он, Еруслан…» - промелькнуло в голове Дубыни.

–  Еру-у-слан, - растягивая слово, произнёс солевар и тут же воскликнул: - Да ты ли это?! Живой!

–  Кто такой? Не помню, - шагнул к Дубыне высокий тать и пристально вгляделся в его лицо.
– Постой… Постой… Парила Дубыня… Так?

–  Так, Еруслан. Он самый. Бывший парила… Как и ты, вижу, бывший засыпщик соли. А это мой друг.
– Дубыня показал на К луда, растиравшего после ремней онемевшие кисти рук.

Бук, с морды которого сняли вонючую варежку, с наслаждением вдыхал дым лесного костра и стоял как вкопанный, повинуясь приказу хозяина, возле его ноги.

–  Доброслав, помнишь, я рассказывал тебе о солеваре, который порешил рожнами тиуна-ромея и его телохранителя, превратив их тела в рехи?…

Так это он и есть - Еруслан… Мы с ним и отцом Лагира работали вместе… Еруслан, ты не забыл сына старого алана?… - спросил Дубыня.

–  Лагир… Да, значит, Лагир, которого взяли в солдаты. И когда в мой дом пришла беда, я скрывался у его отца, а потом ударился в бега. А теперь вот - командую лесными татями…

–  Еруслан, это твои люди несчастных зарезали, а тела их, одетые в саван, выставили напоказ, прислонив к кустам и деревьям?…

–  Каких несчастных?… Ах да… Ты их, наверное, видел в том месте, где вас взяли. Выходит, ромеи всё-таки исполнили свою угрозу… - задумчиво сказал Еруслан и вскинул голову. В костёр подбросили веток, и при свете взметнувшегося пламени стало видно, как ещё пуще побагровел его шрам.
– Недавно в лесу мы встретили поселянина - собирал на топку дрова. Так он рассказал, как лютует новый управитель, которого прислали из Херсонеса взамен умершего. Из красивых девушек не старше семнадцати по примеру агарян он сколотил гарем и грозился поубивать тех смердов, кто не сможет заплатить от осеннего дыма… Ах, пёс проклятый!
– воскликнул татьский предводитель и стукнул плёткой по схваченной огнём головешке, которая взметнула в небо сотни ярких искр…

Бук, ощерив пасть, зарычал, и шерсть на его загривке встала торчком.

–  Бук!
– грозно окрикнул собаку Доброслав.
– Молчи!

–  Не тебя ругаем, пёс… Не тебя! Успокойся… Пусть теперь поволнуется другая собака. Я заставлю его слизывать собственное дерьмо со штанов, когда он со страху наделает в них… Гей, други! Туши огонь, будем разводить новый… - поднял кверху правую руку Еруслан.

Забросали костёр землёй, вскочили на коней и с гиканьем и свистом помчались к селению, что расположилось под горой, поросшей пихтами и елями.

Гарнизон тиуна спал безмятежно, утомлённый дневными делами: у одного селянина отнимали девку, она цеплялась за подол матери, тянула к себе, почему и пришлось оттяпать кусок материи акинаком, при этом, кажется, задели и ногу женщины; у другого тащили со двора за недоимку единственную кормилицу - корову, которая, мыча, упиралась, - плакали дети, поэтому тут же прикончили её, а хозяину приказали принести (и боже упаси что либо утаить!) мясо и шкуру на стан тиуна. А потом - эта дикая резня злостных неплательщиков мзды, которых перед казнью управитель приказал одеть в саваны… Сколько крику, крови!… Господи, спаси и помилуй, ведь до чего неразумны проклятые язычники, что заставляют добрых христиан прибегать к таким жестоким мерам, - взяли да и приволокли бы то, что от них требуют… Ан нет, упрямые, на казнь идут, чтоб увернуться от дыма… И не понимают, негодники, что от этого страдают их же жены и дети, потому как вернулись из лесу, выставив казнённых по приказу тиуна для всеобщего обозрения и устрашения, пошли по подворотням и действительно не обнаружили у них ничего, чем можно было бы откупиться, тогда дочиста обчистили все клети, раздели догола детей и матерей… А девчонок, которые попригоже, отвели на тиунский двор, остальных забрали с собой в казарму…

Господи, спаси и помилуй!

…Стрела, чуть позванивая оперением, выпущенная из лука Ерусланом, впилась прямо в лоб велиту, стоящему на страже возле приземистой, выложенной из бутового камня казармы; тот даже не успел вскрикнуть. От боли взревел другой, когда Дубыня метнул в него длинным ножом, с каким поселяне ходят на медведя… Чернобородый чуточку не рассчитал, и лезвие впилось выше левого соска, стражник упал, и его кожаные сапоги загрохотали по деревянным ступеням крыльца… В казарме распахнулись окна, и тот, кто высунулся, чтобы узнать, что случилось, был сражён меткими выстрелами из луков. Другие показались в дверях, но также отдали Богу душу.

–  Лучники, смотрите на крышу, они могут полезть через дымовую дыру… - распорядился Еруслан.
– Остальным обкладывать вкруговую казарму, да не высовывайтесь из укрытий. Они сейчас опомнятся.

И, как бы подтверждая правоту слов предводителя, рядом с Доброславом ойкнул тать, и стрела, вошедшая в его шею, странно качнулась в одну лишь сторону, и звероватого вида мужик в треухе как-то неумело осел, а потом резко выгнулся и гулко шмякнулся спиной о землю.

Клуд увидел на плоской крыше силуэт солдата и, почти не целясь, пустил стрелу; сразу уверился, что не промахнулся, и точно - за противоположной стеной казармы загрохотали чурбаки, сложенные для топки… На короткое время всё затихло. Потом голос на греческом спросил в распахнутое окно:

–  Кто такие?… Почему пришли убивать нас?

Доброслав перевёл. Еруслан взмахнул плёткой:

–  Скажи им: это мы, в белом саване, которых вы оставили в лесу на растерзание грифам, пришли, воскреснув из мёртвых, чтобы отомстить за себя и за своих жён и детей…

Клуд сказал это. Снова внутри казармы затихло. Видимо, совещались.

–  В призраки мы не верим, - уже по-славянски ответили оттуда.
– Но если нас не выпустите живыми, мы умрём вместе с вашими женщинами. А чтобы вы не сомневались в том, что они рядом с нами, вот вам в подарок.