Наши за границей. Под южными небесами
Шрифт:
– Вот оно, скромное-то купальное место, про которое говорил доктор Потрашов, – заметил Николай Иванович. – Сюда купаться завтра и приду.
– А ты слышал, что нам нужно прежде приучить себя к морской воде теплыми ваннами? – отвечала супруга.
Супруги свернули направо и пошли по хорошо обделанной камнем набережной, висящей над морем. У берега виднелись скалы самой причудливой формы, выставившиеся из воды и обливаемые наскакивающими на них пенистыми волнами. Вот Rocher de la Vierge, дальше других скал выдавшаяся в море островком и соединенная со скалистым берегом мостиком. На вершине скалы стояла статуя Девы Марии, и к ней вела высеченная в камне лестница с перилами.
– Надо зайти посмотреть, –
Вид со скалы на город был восхитительный. Глафира Семеновна, запасшаяся биноклем, тотчас же стала любоваться видом. Вокруг плескались волны. Насмотревшись на город, расположенный по берегу террасами, стали смотреть в необозримую даль океана. Николай Иванович тотчас же произнес:
– Вот откуда бы хорошо написать письмо в Петербург свояку Петру Васильевичу, чтобы похвастаться перед ним. «Стоя на скале в Атлантическом океане, приветствуем тебя и Марью Семеновну! Вокруг нас бушуют дикие волны, и над нашими головами слышен зловещий крик чаек…»
– Ну довольно, довольно… – прервала его импровизацию супруга. – Чаек-то как раз и нет.
– Нет, я все-таки уж вечером дома напишу. «Вдали виднеется парус погибающего в волнах судна. Киты, чуя добычу, играют в необозримом пространстве… – продолжал он импровизовать. – Глафира Семеновна, ухватившись за меня…»
– Нет, уж ты, пожалуйста, меня-то хоть не путай… – перебила супруга.
– Отчего? Пущай… Тебя ведь теперь вся родня считает за всемирную путешественницу. Пусть знают, что ты на скале в Атлантическом океане стояла.
– Нет, нет, нет! Я прошу тебя… Через это только зависть и потом ссоры…
Глафира Семеновна продолжала наводить бинокль на берег.
– Вон доктор идет… Доктор! Доктор! – замахала она ему зонтиком.
Доктор остановился на берегу, и супруги перешли к нему со скалы.
– Приехала какая-то красавица-испанка из Сан-Себастьяно и завтра будет купаться. Я сейчас был в казино, так там только и говорят об этом, – сообщил доктор. – Запасайтесь завтра биноклями, когда выйдете перед завтраком на Плаж.
– Всенепременно… – отвечал Николай Иванович.
Супруга грозно сверкнула в его сторону глазами.
– Гуляете? – спросил доктор.
– Да, осматриваем здешние достопримечательности, – сказали супруги.
– Достопримечательностей-то здесь только нет. Разве вот… Видите вы этот замок? – указал доктор. – Он называется Вилла Менье…
– Ну и что же в нем достопримечательного?
– Он построен из шоколада.
– Как из шоколада? Да что вы говорите! Как же он не растает от дождей? – удивилась Глафира Семеновна. – Я видела на выставке стол из шоколада, статую, но чтоб дом…
– Доктор шутит, а ты и поверила, – улыбнулся супруг.
– Нет-нет, прямо из шоколада, из шоколадных плиток, проданных фабрикой Менье. Это замок шоколадного фабриканта Менье… Когда вы ехали сюда в Биарриц по железной дороге, видели вы тысячи синих вывесок с фирмой Менье, прибитых на станциях, полустанках и всех попадающихся по пути строений? На синем белыми буквами.
– Ах, да-да… ужас сколько!
– Вот эти-то объявления и рекламы и помогли выстроить такой великолепный домик.
– Ну, я теперь понимаю. Замок выстроен на деньги, нажитые на шоколаде! – проговорила Глафира Семеновна.
Доктор улыбнулся:
– Здесь есть замок американского миллионера, замок королевы сербской, но шоколадник и их перехвастал по роскоши своего замка. Смотрите, какой сад, какой цветник…
Они подошли к самому замку и остановились перед решеткой сада, с лужайкой, идущей в гору и изукрашенной ковровыми клумбами цветов.
– А ведь когда-то, говорят, бегал в белой куртке с ящиком за плечами и продавал шоколадные плитки вразноску, – рассказывал
доктор про владельца замка. – Теперь же крупный акционер той железной дороги, по которой вы приехали.– Ну, этим нас не удивишь, – сказал Николай Иванович. – У нас в Москве есть достаточно миллионеров, бывших когда-то коробейниками.
Они миновали Port des Pecheurs – бухточку с молом, где пристают с своими лодками рыбаки. Тут же на моле сидели, свесив ноги, и рыболовы-любители с длиннейшими удочками. Тут была смесь племен, наречий, состояний. Удили босоногие мальчишки в рваных куртках и замасленных фуражках блином, удили элегантные англичане в клетчатых пиджаках и белых шляпах с двумя козырьками – на лоб и на затылок, щеголяя изящными удочками. Сидели французы-блузники из мастеровых; солидные, сосредоточенные буржуа с черепаховыми и золотыми пенсне на носу; дети в матросских костюмах, в сопровождении гувернанток, стоявших сзади их; какой-то седой старик, все чертыхавшийся по-немецки на рыбу, которая то и дело срывала у него с крючка наживку из тельца улитки; два баска в соломенных шляпах с широчайшими полями, прикрепленных к подбородкам, без жилетов, в панталонах, держащихся на одной подтяжке. Был и наш бородатый русак в сером пиджаке, национальность которого сейчас же можно было узнать по поплевыванию на крючок при прикреплении к нему наживки.
Сзади удящих стояла глазеющая публика. Остановились посмотреть на рыбную ловлю и супруги, сопутствуемые доктором.
XVII
Рыба ловилась плохо, как и всегда у удильщиков, сидящих в компании. Попадалась по большей части мелкая, серебрящаяся макрель и изредка та крупноголовая, тоже чешуйчатая рыба, которую французы называют «волком» (loup). Удильщики тотчас же отцепляли рыбу от крючков и бросали ее каждый в свою корзинку. Наибольшая удача была для баска в широкополой шляпе и с давно не бритой бородой, которая засела густой щетиной на его щеках и подбородке. На баска взирали все с завистью. Но вот пришел католический священник в черном подряснике и круглой шляпе. Он был с удочками, корзинкой с крышкой и жестянкой с наживками. Баск и сидевший с ним рядом мальчик в шляпе с надорванными в нескольких местах полями тотчас же раздвинулись и дали священнику место. Тот сел на мол, свесив к воде длинные ноги, обутые в башмаки с серебряными пряжками, и только что закинул удочку, как тотчас же вытащил довольно крупную рыбу.
– Тьфу ты, пропасть! Попам везде счастье! – воскликнул по-русски бородач в серой парочке, плевавший на крючок. – Только пришел, как уж и с рыбой.
Священник торжествующе спрятал рыбу в корзинку и только что закинул свою удочку еще раз, как у него снова клюнуло.
– Опять? Ну, поповское счастье! – продолжал по-русски бородач в серой парочке.
Супруги переглянулись друг с другом, и Николай Иванович шепнул:
– Земляк-то наш как сердится!
Священник медленно вытягивал из воды лесу. На этот раз показалась не рыба, а какой-то темно-бурый комок, с первого раза казавшийся похожим на гигантскую жужелицу, как бы обмотанную потемневшими водорослями. Эти водоросли шевелились, вытягивались и извивались. Удившие и смотревшая публика захохотали.
– Что это такое? – спросил доктора Николай Иванович.
– Каракатица. Здесь их много.
Глафира Семеновна, заметив извивающиеся, выходящие из головы каракатицы щупальцы, пронзительно воскликнула: «Ах, змеи!» – отскочила от удящих и опрометью бросилась бежать по набережной. Супруг и доктор Потрашов побежали за ней.
– Что с вами? Что с вами? – кричал ей доктор.
– Она змей видеть не может. С ней делаются даже какие-то конвульсивные содрогания, – отвечал супруг.
– Да это вовсе не змеи, это каракатица, чернильная рыба.