Наследие

– Так и есть, да? Он угрожал вернуться.

– Мы сами по себе, – в третий раз проговорила старуха, но глаза ее кричали: «Да, он угрожал вернуться. Он угрожал вернуться и убить нас всех, если мы расскажем кому-нибудь о нем. Он проклял нас, сказал, что либо он сам убьет нас, либо это сделает принесенная им болезнь… В нашем мире больше нет справедливости».

– Он опережает нас на месяц. Но дистанция сокращается. Интересно, оглядывается ли он нервно через плечо, ожидая худшего? Он может бежать, спасая свою жизнь. Это не имеет значения. Его жизнь больше не принадлежит ему. Она моя. Однажды он проснется, и я буду стоять над ним, дожидаясь момента, когда смогу исполнить свой долг. Он знает это. Эта мысль снедает его, как снедала его приятелей, только теперь он последний. И это он тоже знает. Я почти чую его страх на ветру. А сейчас вопрос в том, куда он ушел отсюда. Каковы наиболее очевидные места?

– Ты действительно полагаешь, что Айгнер так глуп, Джон? – спросил Фишер.

Он смотрел куда-то поверх плеча старухи. Там плакальщики сметали пепел, собирая его в глиняную урну.

– Да. Помни, он спасает свою жизнь. Когда тебя толкает вперед такая причина, ты не способен мыслить здраво. Выбор его ограничен. Вечно нестись вперед, вечно искать пристанище среди толпы людей, переполняющих цивилизованный мир. Итак, – он улыбнулся старухе, – куда нам направиться? Есть тут поблизости достаточно большие поселения, чтобы в них можно было затеряться?

– Тут, конечно, есть, если идти по главной дороге. Ройстон-Вази [1] в четырех днях пути отсюда. Там рынок. За ним будет Ляйхеберг [2] . Это ближайшие к нам города.

– Спасибо, – сказал Скеллан.

Он знал, где это. Старуха указала им направление, не предав своих людей. Себастьян Айгнер вышел отсюда месяц назад, направляясь в Ляйхеберг. Это был город со всеми обязательными городскими развлечениями: тавернами, шлюхами, игорными домами, а так же примитивнейшими вещами, столь необходимыми в жизни, – едой и теплой постелью. Даже того, кто бежит, спасаясь от смерти, все это должно задержать. Людская давка создает иллюзию безопасности.

1

Вероятно, название образовано по созвучию с англ. «roister» – бесчинствовать, кутить. – Здесь и далее примечания переводчика, если не указано иначе.

2

От нем. «Leiche» – труп, мертвец, «Berg» – гора. Ляйхеберг – «гора трупов».

За спиной старухи люди копали в земле небольшую ямку для урны.

– Можно? – спросил Скеллан, показывая деревянный цветок, который он вырезал, дожидаясь окончания похорон.

– Лучше это сделаю я, – ответила старуха.

– Возможно, но мне бы хотелось лично положить его на могилу.

Женщина кивнула.

Скеллан принял ее кивок за молчаливое согласие и зашагал, пересекая поляну. Жители деревни подняли головы навстречу ему. Он чувствовал на себе их взгляды, но это не остановило его. Ему потребовалось не меньше минуты, чтобы подойти к свежевырытой могиле.

– Сколько ей было лет? – спросил он, опускаясь на колени на обугленную землю. Ни на кого не глядя, Джон положил хрупкий деревянный цветок на черную почву.

– Четырнадцать, – ответил кто-то.

– Как моей дочери, – сказал Скеллан. – Я скорблю о вашей потере. Пусть ваш бог позаботится о ней.

Он начертал знак молота и поднялся.

– Надеюсь, ты прикончишь ублюдка, который сотворил это с моей маленькой девочкой. – Мужской голос был полон горечи.

Чувство это было слишком хорошо знакомо Скеллану. Это все, что осталось ему, когда мир вокруг него обрушился.

Скеллан повернулся к мужчине. Когда он заговорил, голос его был спокоен и тверд.

– Именно это я и намерен сделать.

Не произнеся больше ни слова, он зашагал туда, где ждали Фишер и старуха.

– Спасибо тебе за твой поступок.

– Потеря любого, ушедшего в столь юном возрасте, – трагедия, с которой трудно смириться. Это всего лишь символ, мне это ничего не стоило.

– Да, но не многие стали бы тратить время, чтобы выразить соболезнование чужакам. Боюсь, так уж устроен мир. Мы слишком легко забываем о страданиях других, особенно тех, кого оставляем позади.

Скеллан повернулся к Фишеру:

– Пойдем, дружище. Оставим этих добрых людей их скорби.

Фишер кивнул, а потом наклонил голову, как будто уловив какой-то неуместный в лесном молчании звук.

– Скажи-ка, – произнес он спустя мгновение, – здесь всегда так тихо?

– Тихо? О небеса, нет. – Старая женщина покачала головой. – Ночами тут до тишины далеко. Не отрицаю, с приходом волков многие лесные создания покинули наши места. Но волки не тревожат нас, а мы не трогаем их. Они охотятся ночами, а днем спят. – Старуха наклонилась к мужчине, голос ее заговорщически упал. – Будьте осторожны ночью. Держитесь тропы. Не сходите с нее. Никогда не сходите с тропы. Голодный лес по ночам – место небезопасное.

Произнеся последнее предостережение, старуха ушла, оставив их на опушке голого леса. Мужчины смотрели вслед женщине, шаркающей к плакальщикам на краю могилы. Потом Фишер повернулся к Скеллану:

– Что, ради всего святого, она имела в виду?

– Точно не знаю, но и торопиться выяснять как-то не тянет.

Огибая поселок, они держались под прикрытием деревьев, пока не добрались до узкой тропы, протоптанной крестьянами и ведущей назад, к главной дороге, и, очевидно, к торговому городу Ройстон-Вази. До сумерек оставалась всего пара часов, а Скеллан не собирался ночевать в лесу, в этом забытом богом месте. Предупреждение старухи эхом отдавалось в его мозгу: «Держитесь тропы». У Скеллана были свои соображения насчет того, что она подразумевала. Он догадывался, какие ужасные создания могут бродить тут после заката.

Некоторое время они шагали в молчании, оставляя позади Голодный лес. Миля за милей дорога бежала параллельно рядам стволов. Давящее чувство, навалившееся на мужчин после того, как они ступили в иссохшую чащу, прошло сразу же, как только они вернулись на дорогу. Ни один из них не высказал своего мнения по этому поводу. Фишер отмахнулся от ощущения, приписав его разыгравшимся нервам и воображению. Скеллан же не был столь поспешен.

Вдалеке замаячило темное пятно гор, но быстро потеряло четкие очертания, слившись с надвигающейся ночью.

Они разбили лагерь на обочине, слишком близко от зловещих черных деревьев, чтобы чувствовать себя спокойно и уютно. Обычно они ужинали свежим мясом животных, убитых меньше чем за час до того, как быть съеденными, но сейчас им было не до охоты – какая уж охота, когда тебя самого могут сожрать, – так что пришлось ограничиться черствым хлебом, путешествовавшим с ними вот уже три дня, от самой Бурной реки, и ломтем острого сыра. Крохи эти, конечно, даже не приглушили чувство голода. Сидя у костерка, Скеллан озирал нависающую над ними тьму. Тени под деревьями словно ворочались, вселяя в сердце тревогу, – казалось, там что-то двигается.

– Не самое гостеприимное местечко, а? – сказал Фишер.

Он набил полный рот хлеба, прожевал и запил еду глотком воды из фляги.

– Нет. Что могло заставить человека бежать в эти выжженные земли? Как кто-то мог по доброй воле выбрать здешние места для жизни?

– Главное слово тут «жизнь», Джон. Айгнер надеется, что мы потеряем его в этой адской дыре. И я не могу сказать, что виню его. В том смысле, что только дурак добровольно побредет по пустошам Сильвании, запасшись всего лишь заплесневелым куском сыра и черствой краюхой.