Наследник Тавриды

Киселев кивнул и, взяв кусочек мела, старательно натер им кончик кия.

— Отъезд из столицы намечен на первые дни сентября.

— Вы намереваетесь с ним встретиться?

Павел Дмитриевич предоставил партнеру право разбить шары. Он прекрасно понял суть вопроса. Речь шла о тайном обществе, парализовавшем всю головку 2-й армии. Киселев мог либо рассказать, либо умолчать об этом.

— Вчера здесь был генерал де Витт, — задумчиво произнес начальник штаба. — Ознакомил меня с теми сведениями, которые у него имеются о заговорщиках. Они считают его своим человеком. А он сам, как мне кажется, еще не решил, чью сторону занять. Домогался моего мнения.

Воронцов саркастически рассмеялся и, ударив по шару от центра, послал его в лузу.

— Я приехал за тем же. Вы удивлены?

Следующий удар был неудачен, и Павел Дмитриевич примостился на краю, выцеливая свой шар.

— Нисколько. Нам есть о чем подумать. — Ему удалось загнать подряд два шара. Затем он тоже промазал. — Полагаю, вас смущают те же мысли, что и меня?

О, да! Они были одного поля ягоды. Ни добрый «папаша» Сабанеев, ни верный Шурка не могли бы так понять терзания Воронцова, как либеральный администратор Киселев, упиравшийся лбом в ту же стену.

— Где наше место? — Михаил Семенович обошел стол и, опершись на кий, глянул на собеседника. — Двадцатилетний опыт говорит мне, что без крови не обойтись. Что эти люди толкают страну в бездну.

Киселев пожал плечами.

— Их это не беспокоит. Взлет карьеры, фейерверк возможностей. Мы с вами получили от войны все, что хотели. Они жаждут продолжения. Революция богата шансами.

— Шансами познакомиться с мадам Гильотен?

— Не обязательно. Были ведь и те, кто держали нож за веревку.

— Но миллионы сограждан… — Граф не стал договаривать. — Я хотел бы конституции, освобождения крестьян. Но не такой ценой.

Павел Дмитриевич тоже обошел стол и остановился возле Воронцова.

— Все, что вы говорите, для меня очень больно. Я много думал, Мишель. И вот к каким выводам пришел. Мы не можем не желать того, чего желаем. По воспитанию, образованию, просто из чувства долга и сострадания к людям. Но всего этого гораздо труднее достичь, чем кажется нашим карбонариям. Мне страшно разрушать. Им — нет. Вот разница.

Михаил Семенович повертел в руках кий, но так и не подошел к борту.

— Россия — не та страна, где изменения можно производить посредством пороха.

— Вы хотите сказать об этом государю? — Губы Павла Дмитриевича сложились в саркастическую складку. — Он и сам наговорит вам умных, правильных слов. Кажется, я переел его любезностей, пока служил флигель-адъютантом.

— А как вы собираетесь поступить, если ваши же подчиненные — Волконский и Пестель — придут вас арестовывать, чтобы взбунтовать армию?

— Постараюсь им воспротивиться. — Хозяин дома вернулся к столу и послал шар через все поле.

— Не предупреждая государя?

— Он знает. И, поверьте мне, не бездействует. Просто мы не осведомлены о его шагах.

Петербург — Таганрог.

День отъезда император провел мирно. Посетил могилы дочерей в Александро-Невской лавре, а затем отстоял ночной молебен. По его желанию никто из свиты не присутствовал. Он хотел войти и выйти из монастыря частным человеком. Отцом умерших детей, мужем больной женщины, усталым чиновником, после 25 лет службы решившим наконец подать в отставку. Стоя на богослужении, государь сутулился и щурил глаза. В храме неприлично было использовать лорнет, а без него дальше вытянутой руки Александр не видел. Оттого и шаг его, прежде такой стремительный, стал скуп и как бы неуверен, точно император вперед ощупывал сапогом твердь земную, а уж потом наступал со всей силой.

Горело много свечей. Было душно. Пахло ладаном и вспотевшими спинами монахов. После службы Александр попросил проводить его в келью схимника Алексия. Старец жил в обнимку с собственным гробом, не утратив при этом природного благодушия.

— Не бойся, — сказал он государю. — Это мягкое ложе. В нем все мы уснем и будем спать крепко.

В словах отшельника императору почудилось предсказание, и он застыл у двери, ожидая дальнейшего. Алексий лишь покачал головой.

— Государь, я человек старый, мне нечего страшиться. До великой чумы в Москве нравы были чище. Люди боялись Бога. Когда пришел Бонапарт, все снова кинулись молиться и немножко исправились. А как победили, забыли о Церкви. Ты, царь наш, должен смотреть за своим народом. В том твой крест.

Александру показалось, что схимник видит его насквозь. Он попросил у Алексия благословения на дорогу и вышел. В предрассветной тишине карета миновала пригороды. За заставой император приказал кучеру остановиться и, встав, долго смотрел на город. «Я, как жена Лота», — думал он. Высоко в еще темном небе двигалась комета. Последний раз такую видели над Россией в двенадцатом году, и ничего доброго она не предвещала.

— Заметил? — окликнул государь кучера.

— Жуть! — кивнул старина Байков, возивший императора уже не первый десяток лет.

— Это к бедствиям и горести. Так Богу угодно.

Александр перекрестился. Снова сел, и карета помчалась по утреннему тракту. Путь был немалый — 85 станций, тысяча девятьсот верст. Государь ел и спал в карете, лишь ненадолго останавливаясь, пока перепрягали лошадей. Казалось, скорость должна развеять меланхолию, овладевшую душой, но, вопреки всему, золотые просторы ранней осени еще больше усилили тоску. Император был задумчив и тверд. Через две недели, 13 сентября, он прибыл в Таганрог.

Крохотный городишко, теплый, по-южному пыльный, не заключавший в себе ничего примечательного. Весь как на ладони. Появление любого постороннего лица тотчас было бы замечено. Это обнадежило Александра, у которого имелись сведения о попытках заговорщиков подослать к нему убийц. Имена последних также были известны: Якушкин, Якубович, Артамон Муравьев, Поджио, Каховский, Кюхельбекер, Вадковский… Всех ли он знал? Неважно.

Особняк императору тоже понравился. Одноэтажный. Десять комнат. Окна в сад. Чего же лучше? Александр следил за тем, как расставляли мебель, сам вбивал гвозди для картин и прокладывал в запущенном саду новые дорожки. К приезду Елизаветы все должно быть готово. Ему хотелось, чтобы временная обитель превратилась для них в дом в полном смысле слова. Лиз уходила, и ему под силу скрасить ее последние дни. Как он виноват перед ней! Скольким ей обязан!

Что было причиной их разрыва? Его подозрительность? Ее популярность? Когда августейший муж заметил, что молодая, добрая и приветливая императрица вызывает у подданных волну энтузиазма, он сразу же отодвинулся от нее. Построил стену. Мало ли в России правило цариц, перешагнувших через головы законных государей? Всю оставшуюся жизнь Лиз посвятила немому доказательству: она не виновата. Далекая от всего, по своей воле скрывшаяся в тень и даже ставшая тенью. У нее не было влияния. Как почти не было ее самой.