Наследник Тавриды

Более всего меня потрясло бездействие полиции. Когда потом мы спрашивали Милорадовича, отчего он позволил в городе подобное шествие, он отвечал, что имеет строгое приказание государя ни во что не вмешиваться и предоставить графу Аракчееву полную свободу. Но самое ужасное, что Алексея Андреевича нет. Накануне он ускакал в Грузино, где, по слухам, убили его экономку. Об ее смерти передают ужасные подробности, которые я не решаюсь доверить бумаге…»

Желтый дом! Никс топнул ногой от досады. В столице не было ни одного человека, готового принять ответственность. Только милостью Божией можно объяснить, что толпа вела себя мирно. Но, судя по всему, находились люди, пытавшиеся ее разогреть. Не дожидаясь следующей почты, великий князь умчался из Бобруйска в Петербург. Хотя и помнил повеление брата не трогаться с места.

Ноябрь 1825 года. Таганрог.

10 ноября, ненадолго почувствовав себя лучше, император отдал приказ Дибичу арестовать одного из заговорщиков, особо рьяно рвавшегося совершить цареубийство. Не самого крупного и не самого громогласного. Так, второй ряд, третье место слева. Фамилия Вадковский ничего не говорила начальнику Главного штаба. Но не ему и предназначался привет. Были люди посолиднее, которым первый ход Александра должен был о многом сказать. Государь сделал предупреждение. Точно так же, как в двадцатом году он дал понять: «Я знаю все. Остановитесь».

Тогда они настолько испугались, что распустили «Союз благоденствия». Что будет теперь? Больной, утомленный, потерявший контроль над собственными нервами Александр не знал. Страшно было подумать, что произойдет, если поселенные полки примкнут к бунту.

Жар не проходил. Минутами государю начинало казаться, что все дело в нем лично. Если он исчезнет, пропадет и причина для мятежа. Отдав распоряжение, император лег и не велел никого к себе пускать. Елизавета Алексеевна вернулась с прогулки, отобедала в одиночестве и робко осведомилась, не посылал ли за ней супруг? Лейб-медик баронет Виллие не смог рассеять ее тревогу.

— Пройдите к нему, если хотите, мадам. Но я не советовал бы его беспокоить.

Она вошла в уборную, где Александр лежал на кровати. Голова его была очень горячей.

— У вас холодные руки, — слабо улыбнулся он. — Вы с улицы? Мои лекарства вызывают боли в сердце. Я теряю от них силы.

Это была первая жалоба мужа на микстуры, еду, воду, которую услышала Елизавета. Вечером, когда он почувствовал себя лучше, сели ужинать. На беду, в разрезанном хлебе попался камешек величиной с дробину. Учинено было следствие, и виновный пекарь призван к ответу.

Бросив булку, император принялся за кисель.

— Хорошо, побольше благоразумия! — раздраженно заявил он, передразнивая лейб-медика. — Будем благоразумны! Попробуйте, мадам, это питье. Оно имеет дурной привкус.

Пригубив из бокала, императрица тоже нашла, что смородиновый кисель кисловат.

— Вся местная вода такая, — оправдывался Виллие. — Здесь не так, как в Петербурге.

— Почему же прежде мы этого не чувствовали?

Пришлось вылить кисель и в присутствии государя откупорить бутылку бордо. Хотя вина никому не хотелось.

12-го наступило облегчение. Температура спадала всякий раз, как медику удавалось вызвать испарину. Но неравная борьба с жаром отняла последние силы. Через два дня при попытке встать и самостоятельно побриться Александр упал в обморок. Его привели в чувство, натыкав за уши пиявок.

— Уходите! — Если бы государь мог кричать, он бы сделал это.

Виллие, явившийся со слабительной микстурой, заплакал.

— Ваше величество, вы гоните меня, как если бы от моих услуг вам становилось хуже.

— Но мне хуже!

Однако, видя несчастное лицо баронета, Александр смягчился.

— Не сердитесь. У меня свои причины так говорить.

Выйдя от него, лейб-медик остановил князя Волконского:

— Ни малейшей надежды спасти нашего обожаемого повелителя. Надобно дать ему причаститься.

Петр Михайлович переменился в лице.

Государь и сам просил позвать священника.

— Исповедуйте меня не как императора, а как простого мирянина, — попросил он.

Больше часа Александр оставался наедине с исповедником, потом позвал жену и, держа ее за руку, слабым, но ясным голосом сказал:

— Странно, не правда ли, расставаться, когда все так хорошо устроилось для нас двоих? — и, увидев, что она плачет, добавил: — Я никогда не был так счастлив, как здесь с вами. Благодарю.

Лиз зарыдала. Она собиралась уйти первой. А оказалась брошенной сиротой.

С 15 ноября Александр впал в тяжелую горячку, не мог говорить, но еще какое-то время узнавал окружающих. Елизавета Алексеевна сидела рядом с ним. Иногда она наклонялась, чтобы он мог коснуться губами ее щеки, и ощущала слабый, как дыхание, поцелуй. Последние сутки государь почти не приходил в сознание.

19 ноября около 11 утра наступила развязка. Елизавета Алексеевна сползла со стула на пол, с трудом встала на колени и начала молиться. Потом перекрестила мужа, поцеловала и закрыла ему глаза. Ее увели. «О, матушка! Я самое несчастное существо на земле! Я осталась жива после потери ангела доброты и кротости. Великий Боже, что за судьба! Где убежище в этой жизни? Когда думаешь, что все устроилось к лучшему, приходит горе».

Именно тогда от тела императора отделился бесплотный двойник, отправившийся в долгое странствие. Солдат, стоявший на часах у дверей дома, услыхав о смерти государя, не поверил:

— Да как же? Я только что видел, как его величество вышел в город. Такой сутулой спины и опущенных плеч ни у кого нет.

Глава 9 Междуцарствие

25 ноября 1825 года. Санкт-Петербург.

Никс любил сердиться и хмуриться на службе: ему казалось, что это предает солидности. Однако, переступив порог Аничкова дворца, он сбрасывал с плеч день. В сторону летела шинель, стаскивались сапоги, и размашистые шаги в коридоре возвещали детям: «Я дома!» Мелкое племя знало, что из papa можно вить веревки. Запрягать в игрушечную повозку, кататься верхом, требовать строить кукольный дом (лучше крепость) и накрывать вешалку ковром, делая из нее вигвам.

— Ты в младенчестве не наигрался, — хохотала Александра.

У Саши и Мари были гости. Расставили в детской маленький столик, на него игрушечную посуду, закуски, угощения, сладости. Все шло чинно, пока не ворвался papa и не заявил:

— Я со службы. Съем слона.

Мари взвизгнула и полезла к нему с эклерами. На правах любимицы ей позволялось измазать родителя кремом.

Часы ударили шесть раз, и вступивший в комнату камер-паж доложил, что внизу его высочество ожидает генерал-губернатор Петербурга Милорадович. По срочному делу.