Наследники по прямой.Трилогия

– Год назад. Помните? Кто из наших был на месте? Лесной, Драгун?

– Да там как будто фреза с мотором пролетела, – проворчал Плетнёв, осторожно покосившись на Гурьева. – А потом Змей Горыныч пыхнул. Ёшкин кот, Михеича – и то вывернуло!

– Гур, а почему – именно так? – во взгляде Городецкого светилось любопытство, и не было ни тени осуждения, в отличие от хмурого Вавилова.

– Его пример – другим наука, – Гурьев был безмятежен. – Но, Боже мой, какая скука. Давай сменим тему, Варяг. Я даже не представляю себе, о чём ты говоришь.

– Хорошо держишься, сынок, – тон Вавилова, несмотря на звучавшее в нём уважение, не предвещал ничего хорошего. – Чтобы это было последний раз. Вопросы?

– Куча вопросов, Фёдор Петрович, – Гурьев спокойно выдержал его взгляд. – Разве не верно, что нападающий сам выбирает свою судьбу и берёт на себя ответственность за последствия? Стоит ли рисковать, оставляя врагу возможность причинить вред тебе и твоим близким? Разве долг не платежом красен? Я могу долго упражняться. Ошибка, на самом деле, в другом. В том, что болезнь запущена. Гангрену останавливают ампутацией. [122] Опять же, мы углубляемся в область чистого разума. Мы для этого здесь?

122

Действие происходит в эпоху, когда ни о сульфаниламидах, ни об антибиотиках официальной медицине ничего известно не было.

– Ага, – Герасименко подкрутил роскошные усы. – Ты кого приволок, Варяг?

– Настоящего самурая, – усмехнулся Городецкий. – Инструктора по защите и нападению. А?

– Извини, Сан Саныч, – Гурьев развёл руками. – Я не Гилель, чтобы научить тебя Торе, пока ты стоишь на одной ноге. [123]

– А этого даже я не знаю, – Городецкий вздохнул. – И сколько мне потребуется времени?

– Года три. У тебя общая подготовка неплохая, и весьма. Ну, чтобы ты хотя бы представление имел, как и что к чему, не меньше года.

123

Согласно одной из легенд Талмуда, к выдающемуся еврейскому мудрецу и законоучителю Гилелю пришёл римлянин и, желая насмеяться, потребовал научить его Торе, пока он стоит на одной ноге. Гилель ответил: «Не делай другим того, чего не желаешь себе». «И это всё?!» – спросил римлянин. «Всё», – ответил мудрец. – «Остальное – комментарии. А теперь – иди и учись». Легенда утверждает: изумлённый до глубины души насмешник стал впоследствии знаменитым толкователем Священного Писания.

– А остальные?

– Как я могу знать? Пробовать надо.

– Ты посмотри только, Батя. Какой кадр!

– Мы договорились, сынок? – Вавилов словно не слышал всего, что было произнесено с того момента, как прозвучала его последняя реплика.

– Обещаю, – Гурьев чуть прищурился.

– Ну, добро, – лицо Фёдора Петровича вмиг разгладилось. – Человек должен всегда человеком оставаться. Иначе сам превратится в нежить.

У Гурьева было море возражений в запасе, но он промолчал. Городецкий посмотрел на него – и кивнул одобрительно.

– Теперь многое понятно, – Вавилов грузно поднялся, посмотрел на подчинённых. – Порядок наведите, ребята. Давайка, сынок, ко мне в кабинет. И ты, Варяг.

Расположившись за столом и усадив Гурьева с Городецким, Вавилов разорвал, по старой привычке, новую пачку папирос «Норд» пополам и, закурив, кивнул Городецкому:

– Покажи колечко.

Городецкий достал аккуратно сложенный вчетверо лист и протянул Вавилову. Фёдор Петрович долго рассматривал картинку, потом вернул бумагу:

– Размножим на гектографе. Кто рисовал? Ты, сынок?

– Да.

– Толково. Должно помочь.

– Если оно ещё здесь, – Городецкий рассеянно вертел в руках ручкусамописку. – А, Батя?

– А где? – Гурьев напрягся.

– Да где угодно, – Городецкий вынул плоский портсигар, достал папиросу, закурил, с наслаждением затянулся. – Это не Тициан и даже не Фаберже. В каталогах его нет. Я проверю, но ставлю глаз, что в каталогах оно не значится. В случайности я, как известно, не верю. Значит, работали на заказ. Так, Батя?

– Так, Пинкертон.

– Ну почему Скворушка должна была заболеть именно сейчас? – Городецкий с силой затолкал самописку в нагрудный карман пиджака и снова взял лежавшую на краю пепельницы папиросу. – Кого мне по музеям и архивам отправлять? Колумба с Сотником? Или самому? Прррроклятье!

– Музеи оставьте Полозову, – Гурьев посмотрел в половину окна. – Полозову. Это несложно, ему быстрее помогут, чем вам.

– Штучная мысль, сынок, – согласно кивнул Вавилов. – Мандат мы ему оформим, чтобы по бумажкам не было вопросов. Ты ему доверяешь?

– Да. Он, конечно, в драку полезет, но с этим мы с Учителем справимся.

– Да уж не подведите.

– Варяг, – Гурьев чуть повернулся, чтобы лучше видеть Городецкого.

– Да?

– Ты с какого года?

– Пятого.

– Как же ты на Олимпиаду попал?

– Да есть пара фокусов, – Городецкий заговорщически подмигнул.

– Добро. Сан Саныч, через час я хочу видеть план мероприятий по делу. Посидим над ним, если повезёт, до обеда управимся. Двигай.

Городецкий кивнул и вышел. Оставшись с Гурьевым с глазу на глаз, Вавилов зажёг очередную папиросу и, усмехнувшись какимто своим раздумьям, проговорил:

– Рассказывай, сынок.

Память сердца. Карамболь от трёх бортов

К лету двадцать шестого вопрос о деньгах встал особенно остро. Благодаря Мишиме ни он, ни, тем более, мама ни в чём не испытывали недостатка, но Гурьев решил, что пора и честь знать. Всё, что оставалось от дедовых накоплений и заначек, либо осталось в Питере и пропало бесследно, либо растаяло, как дым, в жуткую эпоху «военного коммунизма». А у Гурьева были честолюбивые планы, и для их воплощения в жизнь требовались средства. Школа, например. О том, чтобы попросить денег у Мишимы, не могло быть и речи. Тот и так крутился, как грешник на сковородке, чтобы залатать дыры в своём немаленьком коммунальном хозяйстве. Гурьев был достаточно взрослым для того, чтобы понимать – несмотря на усиленные заклинания коммунистических вождей, деньги всё ещё играют огромную роль в повседневной жизни. Причём конца этой роли пока не видно. Вожди высоко летают, а птицам, как известно, деньги не нужны… Но онито все – И Гур, и мама, и Нисироосэнсэй – ходили по земле в цветущем и благоухающем саду НЭПа времён расцвета его угара. И без денег это было довольно затруднительно.

Нет, он не слонялся по городу в поисках тугого кошелька, выпавшего из кармана какогонибудь загулявшего хозяйчика. Разгрузка вагонов тоже не входила в число приоритетных способов заработка – возни до чёрта, а толку… Гурьев думал.

Решение, как всегда, пришло внезапно. Идея, как молния, озарила Гурьева, когда он отбывал практику на «родном» заводе и увидел, как в заводском клубе играют в бильярд. Играли «по маленькой» – ставили десять копеек, двадцать, редко – полтинник за партию. Он решил: если в клубе за вечер можно заработать дватри рубля, то, возможно, гдето игра идёт всерьёз? И Гурьев начал искать. А кто ищет – тот всегда найдёт.

В Москве было немало мест, где шла действительно крупная игра. Команда высококлассных профессионалов – их было не больше сотни – отнюдь не бедствовала, несколько сотен за вечер считалось удачей средней степени, а хороший куш мог достигать двух – пяти тысяч. Кроме заработка, бильярд неизбежно вёл к интересным знакомствам, – немало советских начальников самого разного пошиба отдавали дань азарту этой игры, о которой ктото очень неглупый заметил: «Это не шахматы, это – Бильярд! Тут думать надо!»