Наследники Ваньки Каина (сборник)

Вошел Клыч.

—Неприятное дело, Оскар Францевич,— сказал он.— Проводника надо допросить. Пусть это москвичи сделают и нам сразу сообщат. Над нами Кот висит, а тут еще это.—С Москвой я буду говорить,— задумчиво сказал Клейн,— но дело это наше, его с себя... как это? ... не скинешь. Думаю так: придется бросить на него вас. Всю бригаду.

А Кот?— спросил Клыч.

Я так думаю,— как всегда аккуратно выговаривая окончания русских слов, пояснил Клейн.— Кот, он теперь затаилься. Ми много про него узнали. Не узнали лишь самого главного — места, где он прячется.

Про Решетовку-то забыли?

Решетовка — да. Но там действовать надо осторожно. Пошлем вначале людей. В селе заметен каждый новый человек. Лючче так. В Решетовку пойдет один наш. Ви срочно едете на железний дорога, выясните все про дело Шварца. Это особо тяжкое Преступление. Кота мы будем обкладивать, будем трясти Губана, а новое убийство надо раскрывать по свежим следам. Впрочем, пока не убийство — исчезли два человека. Придется и это вам взять на себя, уважаемый Степан Спиридонович...— Он опустил голову в ладони, секунду сидел так, глухо сказал:— Помните, как он просил об охране? ...

Зазвонил телефон.

Клейн вскочил и схватил трубку. Он долго говорил с транспортным отделом милиции. Договорились, что Москва создаст оперативную группу, а Клыч со своими людьми идет им навстречу до пограничной между губерниями станции; на двух промежуточных пунктах, в Клебани и Товаркове, они по телеграфу свяжутся с москвичами, сообщат друг другу о результатах. Проводник говорит, что не видел двух пассажиров спального купе уже после Андреевского, то есть отъехав всего пятьдесят километров от города. После Серпухова он заглядывал в купе, там уже никого не было. Не было и чемоданов. Но ему в голову не пришло ничего страшного, он счел, что пассажиры перешли к соседям перекинуться в пульку или покер. Многие пассажиры в спальных вагонах так и проводят большую часть пути. По мнению его, человек, сопровождавший старика, невысокий плотный мужчина в летнем пальто и котелке, вел себя беспокойно. Долго маячил в коридоре. Клейн договорился о связи и простился с москвичами.

—Все,— сказал он, устало глядя на Клыча.— Начинайте, Степан Спиридонович. Пошарьте по станциям. Они маленькие. Там много глаз. Часто каждый приезжий бивает ими примечен. Мне звоните со всех пунктов. Кто от вас останется в бригаде?

—Селезнев,— сказал Клыч, приглаживая усы.— Смотри, браток,— повернулся он к Селезневу,— от твоих указаний теперь вся история с Котом зависит.

Селезнев усмехнулся, ничего не ответил. Вбежал По-тапыч, со штативами под мышкой, с неизменным своим чемоданчиком.

Меня берете?

Без тебя как без рук,— сказал Клыч.— Разрешите Потапыча с нами, Оскар Францевич.

Разрешаю.— Клейн пожал всем руки и вышел.

Ильин, Климов, Потапыч,— сказал, подтягиваясь и застегивая тужурку, Клыч,— полчаса на подготовку, сбор на вокзале, у транспортного отдела милиции. Я тут пока еще кое-что у старушки выясню. Ты, Климов, по приезде на вокзал возьми расписание, по которому шел поезд, выясни все места остановок. Ильин, позвони в магазин Шварца, потолкуй о Федуленко. А лучше съезди туда сам. Даю тебе на это пятнадцать минут сверх положенных. Все.

Глава VIII

Путейский рабочий орудовал рычагами, и дрезина ходко бежала по рельсам. С обеих сторон вдоль насыпи густо стояли сосны. Места были глухие. Темная тяжелая зелень бора изредка перебивалась косяками молодых берез, когда запах хвои уступал свежему запаху вешней, молодой еще листвы и птицы с майской страстностью запевали над полотном дороги. Черные подгнившие шпалы скрипели. Проржавленные рельсы гудели под колесами дрезины. Изредка пролетали будки путевых обходчиков, и опять шли леса. На редких переездах перед закрытыми шлагбаумами стояли впритык друг к другу телеги. Лошади, поднимая морды, ржали в небесную синеву. Возницы в домотканых пиджаках, поднося ладони к глазам, долго глазели вслед пролетевшей дрезине.

—Начнем от Андреевского,— сказал Клыч, пытаясь закурить на ветру бешеной езды.— И пойдем обратно, к городу. Климов, твое дело только смотреть. Местность, подозрительное поведение, личности... Ильин, ты расспрашиваешь. Сначала путейцев, потом всех, кто там будет по дороге встречаться... Не видали ли_; не слыхали ли... Тут, черт его раздери, братишки, как бы не спугнуть. Может, он где на станции и прячется.

Вы Федуленко подозреваете?— спросил Стае— Анкета у него такая. Кончил перед войной гимназию, из чиновничьей семьи. Потом юнкерское училище, два года фронта. В гражданской войне принимал участие на нашей стороне. Работал в нродарме Восточного фронта.

Ин-тен-данты!— хмыкнул Клыч.— Хотя, конечно, разные бывали.

С двадцатого года безработный. В двадцать втором стал работать у Шварца старшим продавцом. Пьет умеренно. В карты не играет, в воровстве замечен не был, отношения с хозяином хорошие. Состоял в профсоюзе. Человек молчаливый, скрытный, но суетливый. Всегда много ходит, толчется на месте, как будто у него на душе беспокойно. В общем, тип неопределенный. Никто о нем ничего точного не знает. Я позвонил Селезневу, попросил к Федуленко на квартиру направить ребят, пусть потолкуют с хозяйкой. Жил, кстати, один. Семья была когда-то, но исчезла.

Путеец за рычагами, обернувшись, что-то крикнул. Ветер отнес слова. Клыч шагнул к нему, держась за поручни, выслушав, кивнул.

—Уже Клебань, потом Пахомово, за ним Андреевское. Обдумывай, ребята, как будем работать. Ничего не понятно: когда исчезли, как исчезли... Может, они и правда, где в другом вагоне сидели после Андреевского, все может быть.

А не мог Шварц сам сбежать?— спросил Стас, подняв к начальнику синеглазое задумчивое лицо.

Что он, граф Толстой, этот Шварц?— хмыкнул Клыч.— С чего ему бежать? Семью любил, детей, зарабатывал им на приданое... Нет, ежели и сбежал, то не по своей воле.

Опять за соснами замелькали дома.

—Пахомово,— сказал Клыч.— Скоро и Андреевское.

В Андреевском на станции было пусто, запасные пути поросли травой. У водокачки, привязанный к ее основанию веревкой, пялил на приезжих веселые глаза бычок. У входа на станцию сидел инвалид, отгоняя мух. Картуз его с несколькими медяками лежал на обрубках ног.

На другой стороне путей у развешанного белья звонкими свежими голосами ругались две бабы.

—Я к начальнику,— сказал Клыч, спрыгивая с дрезины.— Ильин, поспрошай публику. А ты, Климов, секи!

Стас подошел к инвалиду. Тот пьяно дремал, изредка клюя носом и вздрагивая.—Отец,— сказал Стас,— ты давно тут прохлаждаешься?

С пятнадцатого года,— уставился на него продымленными алкоголем глазами безногий.— Как из госпиталя явился после Стрыпа, так досе тут и прохлаждаюсь. Подай «лимончик», служивый!

Какой я тебе служивый?— сказал Стас. — Я у тебя вот о чем: ты с утра тут сидишь?

Глаза у инвалида приняли осмысленное выражение, он смигнул и хитро прищурился.

Видал, видал,— сказал он,— подай «лимончик», все как есть сообчу.