Наследники

Работа шла споро, с каким-то захватывающим азартом. Скоро Кудрявцев отошел от этюдника и, издалека взглянув на него, удовлетворенно заметил:

— А ведь ты еще что-то можешь, Кудрявцев.

Он пробыл здесь до позднего вечера и возвращался домой приятно уставший. Утром собрался вновь в Сосновку. На следующий день тоже. А потом спросил себя: «Выходит, видеть ее хочешь? Так? Конечно, так. Поздновато, старина, поздновато».

Однако в один из ближайших дней, основательно промерзнув, Владимир Михайлович решил воспользоваться приглашением учительницы и завернул в школу. Шел он не без сомнений и колебаний, но, как только увидел Воронцову, все сомнения бесследно исчезли. Людмила Павловна встретила его приветливо и радушно, предложила чаю.

Владимир Михайлович с удовольствием пил горячий чай, слушал нехитрые школьные новости. На вопрос собеседницы: «Как пишется?» — не таясь, ответил:

— Застой, Людмила Павловна, полный застой. Ни черта не получается. Устарел, видимо, иссяк, выдохся.

— Да что вы. Я видела, как вы работаете. Быстро, энергично. И с какой точностью схватываете самое яркое, самое главное в пейзаже.

— Спасибо вам за эти слова. Но мое призвание — это портрет. Когда-то что-то получалось. И сейчас гложет тоска по несовершенному. Ведь именно в образе человека можно предельно выразить свое понимание смысла жизни, постижение истины.

— Ну, тогда в чем же дело? Беритесь за портрет, раз это у вас хорошо получалось.

Кудрявцев усмехнулся:

— Вот если бы так настойчиво меня убеждали мои товарищи.

— А ведь, наверное, убеждали. А? Признайтесь, Владимир Михайлович.

Кудрявцев вздохнул и махнул рукой:

— С вами я не могу лукавить — внушали, ну, может, и не так искренне и убежденно, но внушали.

Людмила Павловна видела из окна, как Владимир Михайлович уходил. Шел легкой, твердой походкой, и во всей его высокой подтянутой фигуре, несмотря на годы, проявлялась какая-то молодцеватость.

Людмила Павловна долго еще рассматривала альбом репродукций, который оставил ей Кудрявцев, и перечитывала трогательную и бесхитростную надпись: «Людмиле Павловне. Огоньку в ночи».

После разрыва с мужем Людмиле Павловне не раз представлялся случай устроить свою личную жизнь. Но никто не смог затронуть ее сердца. Да и первая ошибка, разочарование сделали ее осторожной и сдержанной.

О Кудрявцеве она думала все чаще и скоро заметила, что ей очень нужны, необходимы их душевные беседы. Владимир Михайлович бывал во многих странах, хорошо знал шедевры крупнейших музеев и галерей мира, интересно о них рассказывал. Но Людмила Павловна отчетливо понимала, что не только это заставляет с нетерпением ждать приездов Кудрявцева. Ей становился дорог этот человек с глуховатым голосом, с неторопливой речью, ласковой улыбкой, чуть виноватыми глазами.

Кудрявцев же после нескольких встреч с Воронцовой переживал какое-то странное, удивительное состояние, временами похожее на сон. Образ Людмилы Павловны присутствовал в этом сне-яви, заполнял его жизнь. Он не раз порывался поехать в Сосновку и высказать Людмиле Павловне все. Только сомнения, мучительные и неотступные мысли о бессмысленности такой откровенности останавливали его. Увидеть ироническую улыбку, услышать мягкие, но все равно беспощадные слова о возрасте — нет, нужно избежать этого.

При всей невероятной сумятице в мыслях Владимир Михайлович, однако, работал. Да так, что поражался сам. Работал одержимо, без устали.

Он писал портрет женщины.

Еще грунтуя холст, он решил, что фон будет темным. А вот силуэт — рисунок долго уловить не мог. Он бесчисленное количество раз стирал тонкие линии, намеченные углем, начинал новые и новые варианты, искал лучший ракурс, пока не достиг свободной, непринужденной позы фигуры. Зато светлые, чистые краски уже ложились сами собой, переходили в тончайшие живописные оттенки, составляя особый, гармоничный колорит — желтовато-золотистую гамму, озаряя лицо искристым, лучезарным, как бы солнечным светом и придавая всему портрету жизнерадостное, мажорное звучание. Это был несомненно почерк мастера, но Кудрявцев оставался недовольным. Кудрявцев приходил в отчаяние, что не может передать простоту и благородство Людмилы Павловны, и наконец понял, что остается единственный выход.

Он поехал в Сосновку. Пристально вглядывался в лицо Людмилы Павловны, задумывался, отвечал невпопад. Людмила Павловна заметила его смятенное состояние.

— Вы, Владимир Михайлович, уж не типаж ли во мне рассматриваете?

Кудрявцев, словно уличенный в чем-то нехорошем, смутился и, вздохнув, признался:

— Догадливая вы. Мне не остается ничего другого, как открыться во всем. Не знаю, право, как вы отнесетесь к этому. Я хотел попросить вас попозировать мне, хотя бы два-три сеанса, в моей мастерской. Понимаете, сейчас успех или неудача моей работы зависит от вас. Но предупреждаю: позировать — труд тяжелый, эмоциональный и нервный.

— Раз это надо для искусства…

Людмила Павловна стала бывать в мастерской и проявила такую чуткость к замыслу художника, такое терпение и выдержку, что стала для него первым, ближайшим помощником. Каждая встреча укрепляла их отношения, и наконец однажды, стоя за мольбертом, отводя глаза и смущаясь, Кудрявцев взволнованно проговорил:

— Людмила Павловна, а что, если бы я предложил вам… если бы я предложил вам стать моей женой. Я понимаю, что в моем возрасте…

Людмила Павловна подошла к нему, проговорила тихо:

— Не надо об этом. Не годы определяют возраст.

— Вот и вся история, дорогой депутат, — закончил свой рассказ Кудрявцев.

Павел Степанович, взволнованный не меньше Кудрявцева, закурил сигарету и проговорил:

— Прекрасная история. Вам незачем тревожиться. Все будет хорошо.

Кудрявцев с грустью сказал:

— К сожалению, есть люди, которые видят в нашей истории выгоду, расчеты. Не могут понять, что не все в жизни складывается просто. Да и какая у нас с Людой может быть корысть? Особого богатства я не накопил, а мне она дарит душевную силу, вселяет уверенность, возродила способность творить.

— Значит, скоро будем любоваться портретом молодой женщины? — улыбнулся Ракитин.

Кудрявцев задумался и твердо сказал:

— Кажется, работа удалась. И скоро, надеюсь, скоро будет готова. Вам я покажу первому. Обещаю.

— Хорошо. Спасибо. Приду сразу же, как позовете.

Однако обстоятельства сложились иначе. Вскоре после встречи с Кудрявцевым Ракитин уехал в длительную командировку за рубеж. Он вернулся только через три года. Проезжая мимо Выставочного зала, увидел длинную очередь. Здесь недавно открылась отчетная выставка художников.

Ракитин вспомнил о Кудрявцеве и решил зайти. Может, и его работа, которую ему тогда так и не довелось посмотреть, находится здесь? Ведь он так поверил в нее.

Картина Владимира Михайловича «Портрет молодой женщины» экспонировалась в просторном, широком зале. Возле нее стояла плотная толпа. Слышался негромкий разговор:

— Видите, картину-то перевесили. Теперь вот здесь, на центральном месте, есть где стоять людям.

У портрета действительно останавливался каждый, кто входил в зал. На глубоком, темном, нейтральном фоне, как в луче света, выделялось женское лицо, молодое, серьезное, даже чуть строгое. Портрет поражал не красотой, а богатством духовного мира, обаянием женственности, одухотворенностью. Чувствовалось, что художник не просто мастерски воспроизвел прототип, он вдохнул в портрет душу человека.