Наследство от Данаи

— Ага, так как далеко живут, — подзадорил рассказчицу Павел Дмитриевич. — По полгода не приезжают.

— Так вот. Поэтому я сама пошла к ней, думаю, надо предупредить, дать ей успокоиться, а уже потом гостей впускать.

— И что?

— А она вдруг спрашивает: «Правда, красивые у меня дети?». Я согласилась. Тогда она и говорит: «Вот я умру и придет к вам Низа Критт, чтобы расспросить обо мне. Так вы ей скажите, что мои девчата не напрасно такие стильные и даровитые, как актрисы. У них есть основания иметь и красоту и таланты, хоть я к этому причастна косвенно. Запомните?». Я не поняла и переспросила, что должна запомнить. И она снова терпеливо, словно детям в классе, повторила: «Мои девчата не напрасно такие стильные и даровитые, как актрисы. У них есть основания иметь красоту и таланты, хоть я к этому причастная косвенно». Может, вашей дочке это о чем-то скажет, а я ничего не поняла.

— Ну вот тебе, — с печальным удивлением сказал Павел Дмитриевич. — Вы правы, Раиса и Низа в детстве очень дружили. Конечно, это какие-то их дела, так как мне эти слова тоже ни о чем не говорят. Спасибо вам за все. До свидания.

И теперь тоже было Рождество. Такое, как и всегда, — не холодное, но снежное. И эти белизна и пушистость совсем не казались украшением на лике природы, они ассоциировались с далеким-далеким расцветом, которого, может, и дождаться нельзя.

Павел Дмитриевич зашел во двор, подошел к крылечку и оперся рукой о яблоневый ствол — холодный. Он приложил ухо к шершавой коре — тихо.

— Что ты там выслушиваешь? — вышла к нему жена. — Смотрю, пришел домой и вместо того, чтобы идти в дом, деревья обнимает.

— В больнице был, — ответил Павел Дмитриевич.

— Что случилось? — Евгения Елисеевна подала мужу руку, чтобы помочь преодолеть три ступени до порога.

— Ходил расспросить о Раисе. Заодно и направление на анализ взял. Ничего будто и не случилось, но на погоду иногда старые раны болят, — он посмотрел на жену, дозируя информацию так, чтобы и приучить ее к ухудшению своего здоровья, и не испугать, не насторожить ничем.

— Да оно уже и пора нам к недугам привыкать, — ответила она, и казалось, что ей отлегло от сердца. — Низа с Сергеем уже выехали из города. Через час здесь будут, если дорога чистая, — известила мужа. — Иди, раздевайся, приляг отдохнуть, а я тебе обед подогрею.

Она вышла на веранду и в изнеможении прислонилась спиной к стене. «Боже, где взять силы? За что ты наказываешь нас? За что ведешь в разлуку такой тяжкой дорогой? Разве мы мало трудились, разве кого-то обидели или обманули? За что ты такой немилосердный к нам? Ой, вижу ж я, что он тает и чахнет, и держится, чтобы меня не испугать. И лечиться не едет. Как мне быть: дальше молчать, прикидываться или настаивать на чем-то? Нет, не буду я его душеньку беспокоить, пусть сам сражается, как умеет. А я все стерплю, все вынесу, а только руки под него подложить мне не смогу. Господи, если ты есть, прости ему человеческое несовершенство, помилуй его, несчастного, родного моего, единственного... Или, может, ты из ревности обозлился и наказываешь его за добро, которое он делал людям? Неужели?» — текли ее мысли, а слез уже и не было, проплакала в течение этого месяца, как заметила, что с мужем творится. Подняла к груди натруженные руки с узловатыми, искореженными от холода пальцами, застонала глухо.

Некрупные картофелины выпадали из рук, так как пальцы в суставах уже не гнулись, не способны были держать мелкие вещи. А надо ведь картофель не просто почистить, а еще и на мелкую терку натереть. «А он умел так быстро деруны делать, у него руки ловкие, к любой работе ладные...». Она решила, что перетрет картофель мясорубкой, потому что надо же и на гостей дерунов нажарить, и это ее успокоило.

Евгения Елисеевна решила Низе не говорить о болезни отца, пусть дольше поживет в радости, а Александру предупредила: та более вынослива и не такая впечатлительная. А совсем ни с кем не поделиться бедная женщина не могла. Большое горе пришло к ней, когда силы совсем покинули душу, изношенную за долгую жизнь. Поэтому и старалась хоть немного опереться на молодое плечо.

Но как странно, что мать за целый век не изучила своих детей! Александра безотлагательно сказала Низе, что отец тяжело и неизлечимо болен, что мучение его будет долгим и надо им быть рядом, не оставлять его одного, всеми средствами облегчать страдания, не оставлять в беде маму. И Низа обещала запасть лекарством, поддерживающим сердце и снимающим боль. Обещала освободить сестру от сидения около отцом, когда он окончательно сляжет. Сказала, что все бросит и сама приедет к нему, организует медпомощь, лечение, ведь не все время он сможет обходиться без этого, сама будет и медсестрой и сиделкой и никому отца не доверит. А пока что дочки Павла Дмитриевича держались перед ним так, будто ничего не знают, не замечают.

Заканчивали приготавливание ужина уже все вместе, как и всегда, щебеча о мелких новостях, которые по телефону не расскажешь. А за столом немного выпили вина в честь праздника, отведали традиционные яства, полакомились свежими дерунами со сметаной.

— А это на десерт! — вынес Сергей большой ананас.

— Что это? — обрадовалась Евгения Елисеевна. — Его едят? — шутила она дальше.

— Это тем, кто заработал, — продолжал Сергей, снимая с ананаса верхнюю крышку.

— Тогда это нашему папочке, — заплескала в ладони Евгения Елисеевна. — Он сегодня большое дело сделал.

— Да? Тогда это точно не мне, — покачала главой Низа. — Я выполнила задачу на пять, но результатов из нее имею на двойку.

И она начала рассказывать о том, как искала Криська, о разговоре с ним.

— У каждого человека свой бзик. Это ж надо, я о нем и то и се думала, а он стихами Раису изводил. Короче, отпал один Николка.

— А между собирателями открыток с артистами Николки были? — нагадала Евгения Елисеевна о своем предположении.

— Думала я об этом, припоминала на совесть, но не нашла ни одного мальчика, который вообще собирал бы снимки с артистами. Этим девчата занимались. А ребята тогда собирали марки и этикетки из спичечных коробков. Такая мода была.

Павел Дмитриевич слушал женщин и не торопился их перебивать своим рассказом. Сергей Глебович, повозившись с заморским фруктом, очистил его, вынул сердцевину и порезал поперек на тонкие кусочки, красочно разложив их на отдельное блюдо. И послушно подставил это лакомство Павлу Дмитриевичу:

— По народному велению это присуждается на съедение вам, — сказал торжественно. — Награждаетесь как победитель. Тем не менее в договоре с народом существуют не только обязанности, но и права: со своей законной доли вы имеете право угостить ананасом того, кто этого, на ваш взгляд, заслуживает, и обязаны рассказать народу о своих достижениях.

Женщины притихли и приготовились слушать. Павел Дмитриевич помедлил, а затем рассказал все, услышанное от медсестер и врачей.

— Я нашла рефрен, проходящий через все Раисины речи, — сказала Евгения Елисеевна. — Сейчас скажу о нем.

— Но сперва я поделюсь таким соображением, — перебила ее Низа: — Кажется, она и не собиралась говорить мне о настоящем отце своих детей, а полностью положилась на те сведения, что разбросала между людьми. Их ведь достаточно, чтобы сделать определенные выводы. Вопрос: почему? Почему она не собиралась сказать мне об этом?

Павел Дмитриевич улыбнулся, и его близкие засияли от этого.

— Это так очевидно, — сказал он. — Хотя то, что я думаю по этому поводу, кое-кому может показаться бессмыслицей.

— Ваши «бессмыслицы» дорогого стоят, — встрял Сергей. — Я читал верстку первого номера альманаха «Легенды степей». Это грандиозно!

— Уже печатают? — оживился Павел Дмитриевич. — Вот бы прочитать...

— А я тебе привезла распечатанные страницы, сама книга выйдет ближайшими неделями, — сказала Низа. — Так, не отвлекаться!