Наследство Пенмаров

— Я услышал, что ты здесь, — сказал он, — и подумал, что надо тебе сказать: я сделал все необходимые приготовления. Джан-Ив, разумеется, не в состоянии ничего организовать. — Наши взгляды встретились, и я понял, что он презирает Джан-Ива так же, как и я. — Я собираюсь попросить мистера Барнуэлла, чтобы он провел похороны в Зиллане. Папа всегда говорил, что ему хочется быть похороненным там, вместе с его отцом, и мне кажется, что викарий из Сент-Джаста не обидится.

Я молча кивнул и пошел по коридору.

— Да, кстати, — добавил Адриан стальным голосом. — Никто, кроме тебя и меня, не знает, что было в том письме. Все знают о том, что оно было, но я сказал, что ты просто угрожал ему из-за шахты. Мне думается, было бы неразумным раскрывать его содержание не потому, что письмо очернило бы отца, а потому, что оно гораздо больше очернило бы тебя. Я сжег его. Мне кажется, я поступил правильно.

Я не ответил. Мне нечего было сказать, кроме слов благодарности, но я даже этого не сделал. Я ушел, а когда ковылял по лестнице в холл, то подумал, что никогда во время своих бурных визитов к отцу в Пенмаррик не чувствовал себя настолько им униженным, как теперь, когда он достал меня из могилы и опозорил перед братом, которого я презирал.

8

Мне не хотелось идти на похороны, но, конечно же, пришлось пойти. Не имело значения, что я терпеть не мог похорон, а в данном случае не испытывал и горя. Я был старшим из оставшихся законных сыновей отца, и мне надо было присутствовать там не только потому, что этого требовали приличия, но и потому, что матери в такое тяжелое время требовалась поддержка. Она даже заранее сказала мне: «Я так рада, Филип, что ты будешь со мной на похоронах», — и после этого я уже ничего не смог сделать, чтобы избежать грядущей муки.

Поэтому я надел черный костюм и галстук и повез ее в Зиллан. Там были все, люди из Корнуолла и из-за Теймара, из Лондона и Оксфорда — люди, которых я никогда не видел, люди низкого происхождения тоже там были; все отцовские арендаторы пришли из Сент-Джаста, все слуги из Пенмаррика, даже Рослины пришли из Морвы. Церковь и кладбище переполнились людьми, везде были цветы, невероятного размера венки, роскошные букеты, даже букетики диких цветов; все было красиво, пахло и умирало, и этот запах умирающих цветов заполнял церковь, висел в тихом сентябрьском воздухе.

Были корреспонденты из газет, репортер из «Таймс» хотел узнать подробности о его работе, а мне нечего было сказать им. Я мог только сказать: «Я не историк. Я ничего об этом не знаю», — но на самом деле я имел в виду: «Мы не общались. Его работа значила для меня не больше, чем моя — для него», — но никто этого не понимал, никто из чужих не знал, что произошло между нами. Его издатели пожимали мне руку, говорили, как они скорбят, но я был нем; мне нечего было сказать.

— Какой это был удивительный человек! — сказал один из его оксфордских друзей. — Его будет нам очень не хватать.

— Он очень хорошо относился к арендаторам, — сказал один из фермеров.

— И к слугам, — сказал молодой Медлин, а кухарка сказала:

— Он был добрый.

Я слушал их, и мне казалось, что они говорят о незнакомце. Я пытался вспомнить, когда отец был добр ко мне, но не мог; я помнил только свой голос, четко произносящий в столовой Пенмаррика: «Если ты закроешь шахту, я тебя разорю».

И вот он умер.

Мне пришлось общаться со всеми, кто пришел на похороны, и труднее всего было разговаривать с людьми, которые слышали те мои слова в Пенмаррике: с сэром Джастином Карнфортом, холодным и едва соблюдающим приличия; с Уолтером Хьюбертом, молчаливым от смущения; с Майклом Винсентом, изо всех сил старавшимся быть вежливым; со Стэнфордом Блейком, застывшим от ненависти. А когда мне уже не нужно было разговаривать с ними, мне все равно надо было общаться с семьей, а семья отнеслась ко мне так, как будто я не существовал.

Мариана сказала: «Мама, дорогая, как это все ужасно для тебя!» — и повернулась ко мне спиной.

Жанна сказала: «Мама…» — и, увидев меня, разрыдалась.

Элизабет с Джан-Ивом держались на расстоянии. Парриши держались вместе с Элис Пенмар и подальше от меня. Лицо Элис было белым и изможденным, под глазами — темные круги; она выглядела больной от горя.

Позади меня голое священника произнес:

— Сейчас, я полагаю, ты поедешь в Пенмаррик, Филип. Не хочешь ли поехать в машине, которую Адриан нанял для меня? Я не привык к машинам и был бы рад твоему обществу.

Я ответил, не глядя на него:

— Мне нужно отвезти мать домой.

— Нет, — сказал он. — Все устроено, я только что говорил с твоей матерью. Барышни Тернер отвезут ее домой, а в такое время ей лучше побыть с женщинами. И ведь, конечно, тебе захочется поехать в Пенмаррик, чтобы немного побыть с семьей. Там всех ждет холодный обед.

Я покачал головой.

— Нет, — сказал я. — Нет. — Больше я ничего не мог произнести. — Нет, я не могу поехать.

— Тебе надо поехать. Есть обязательства, от которых тебя никто не может избавить.

Я посмотрел на него. Лицо его было старым, тело хрупким, но глаза оставались молодыми. Эти глаза никогда не менялись. Я посмотрел в эти глаза и понял, что он все знает, знает даже, что мне хочется сбежать, и все же он просил меня поехать в Пенмаррик, словно мы с отцом никогда не враждовали.

— Они ждут, что ты приедешь, — сказал он. — Мне кажется, тебе следует поехать.

Водители подгоняли машины к воротам кладбища. Я произнес неровным голосом: «Очень хорошо. Если надо», — и мы вместе пошли по тропинке от церкви.

Шли мы молча. Когда мы ехали через пустошь к Сент-Джасту, машина с трудом взбиралась на холмы, мотор трудолюбиво рычал.

Приехали мы последними.

— Где все? — нервно спросил я. — Куда все делись?

— Наверное, в гостиной. Майкл Винсент собирался прочесть завещание. — Священник держал меня за руку. У него были удивительно сильные пальцы. — Тебе ведь нужно узнать, какое содержание он оставил матери.

— Да, — безразлично ответил я. — Да, конечно.

Мне это не приходило в голову. Когда я вслед за священником вошел в комнату, то, к своему разочарованию, обнаружил, что вся семья уже собралась и ждали только меня.

Никто не сказал мне ни слова. Около камина стоял пустой стул, но когда я предложил его священнику, то увидел, что он уже сидит рядом с Элис.

Я неловко сел.

— Итак, — сказал юрист и старейший друг моего отца Майкл Винсент, — думаю, мы можем начинать. — В руках он держал завещание и, говоря, развернул его и приготовился читать с самого начала.