Наследство Пенмаров

1

Позднее лето незаметно перешло в осень; тихий свет лился на пустошь, ветер, более прохладный, чем раньше, дул с моря, и наконец, к моему смущению и сожалению, мне становилось все более очевидно, что у меня снова будет ребенок.

Новость эта была неожиданной и неприятной. Впервые советы Гризельды мне не помогли, потому что все мои предыдущие беременности были либо желанными, либо случались вследствие неосторожности, о которой я впоследствии не жалела. Но в этот раз я была осторожна. Я не хотела еще одного ребенка, и когда беременность подтвердилась, я поначалу почувствовала такое отвращение, что не могла заставить себя сказать Марку, что случилось. Но ведь не было нужды сообщать ему известие немедленно. Первые несколько месяцев скрывать было легко, потому что он уехал вскоре после зачатия, провел некоторое время в Лондоне и в Оксфорде и вернулся в Пенмаррик только к Рождеству. Но даже тогда мы виделись так мало, что он ни о чем не догадался, а на Новый год опять уехал в Оксфорд и я снова осталась одна.

Теперь он купил дом, особняк в деревне под названием Алленгейт, неподалеку от Оксфорда, где мог развлекать друзей с большим, нежели раньше, размахом. Он сказал, что это удобнее, чем снимать квартиру, и, кроме того, предпочитал деревенский простор скученности города. Он даже пригласил меня посетить свое новое жилье, но знал, что я откажусь; он помнил, как мне в свое время не понравился Оксфорд, как скованно я себя чувствовала среди его друзей-интеллектуалов. Моим единственным утешением было то, что Марк собирался жить в Алленгейте только в течение академического года — уезжая из Пенмаррика в начале января, он обещал вернуться на Пасху, чтобы повидаться с детьми во время каникул Маркуса.

Когда он приехал, я была уже на седьмом месяце, и скрыть это было невозможно.

Я почувствовала, что его так же смутило это обстоятельство, как и меня, хотя он все время был учтив и заботлив.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивал он. — Надеюсь, ты не перегружаешь себя, а викарий Сент-Джаста не слишком донимает тебя проблемами прихода?

— Нет, — отвечала я. — Я в полном порядке.

И я не кривила душой. Несмотря на то что мне было уже сорок четыре года и, по моему мнению, я была слишком стара, чтобы рожать, здоровье у меня было отличное, и доктор Солтер был мною доволен. Даже во время родов не возникло никаких осложнений. Элизабет родилась в июне — смуглая и некрасивая. Родила я быстро, поправилась скоро, а после крестин с облегчением оставила девочку на попечение няни, и хотя по-прежнему навещала детскую, теперь делала это больше из чувства долга, чем из какой-то эмоциональной привязанности к новому младенцу. Эта девочка первой из моих детей унаследовала раскосые темные глаза Марка, и, глядя на нее, я невольно вспоминала старшего сына миссис Парриш, которого мельком видела несколько лет назад. Бедная, маленькая, страшненькая Элизабет! Я сожалею, что ставила ей в вину ее внешность, но что бы я ни делала, мне не удавалось побороть свое глупое предубеждение.

Между тем Филипу пришло время вместе в Маркусом, который уже наслаждался своей школьной карьерой, отправляться в школу. Я была рада, что Маркус так хорошо прижился там, но в то же время мне было грустно, что теперь он более не зависит от меня так, как раньше. Он чувствовал себя старшим и с пренебрежением смотрел на Филипа и Хью, которые еще не повидали мира.

— А там есть пустоши? — спросил брата Филип. — Там есть шахты? Это рядом с морем?

— Конечно, нет! — важно ответил Маркус. — Школа находится недалеко от Лондона, и в лесу полно деревьев. Там все совсем по-другому.

— Как глупо, — сказал Филип. — Зачем мне туда ехать? — А отцу он прямо заявил: — Я не поеду.

— Ты сделаешь так, как тебе велят, — коротко сказал Марк, — и точка!

— Я убегу, — упрямился Филип. — Ты не сможешь заставить меня там остаться.

— Если ты убежишь, — пригрозил ему Марк, — я выпорю тебя так, как тебя никогда в жизни не пороли.

Они смотрели друг на друга с открытой враждебностью, и неожиданно я заметила, насколько Филип похож на отца: та же сила воли, то же упрямство, непреодолимая решимость сделать по-своему.

Он не придал значения угрозам Марка. Когда он убежал в первый раз, его поймали за несколько миль от школы, во второй же раз он пропадал три дня. Я была ужасно расстроена, и Марк даже приехал из Оксфорда, чтобы побыть со мной, пока мы ждали новостей. Наконец Филип, грязный, измученный и заплаканный, был доставлен в Пенмаррик и сразу кинулся ко мне в объятия.

— Мы не можем отсылать его обратно! — воскликнула я в ужасе. — Пожалуйста, Марк, позволь ему остаться!

— Разумеется, не позволю, — ответил Марк. — Он должен усвоить: нельзя делать только то, что хочется. Я не уступлю ему, и чем скорее он это поймет, тем лучше. Он немедленно отправится прямо в школу, и доставлю его туда я сам.

— Но…

— Если тебе не нравится такая постановка вопроса, вини в этом только себя! Если бы ты не портила его с самой колыбели, с ним можно было бы теперь справиться!

Мы серьезно поссорились и расстались разгневанные друг на друга. На следующий день Марк отправился с Филипом на восток, а доставив сына в школу в Сарри, уехал в Оксфордшир и жил в Алленгейте до декабря.

К Рождеству он вернулся в Пенмаррик и провел с нами неделю и потом еще на неделю приехал на Пасху, но потом его попросили почитать лекции выпускникам, которые интересовались монастырской жизнью двенадцатого века, и он остался в Оксфорде на все летние месяцы. Затем начался новый учебный год, и я поняла, что не увижу его до декабря. Мы изредка писали друг другу письма о детях, он аккуратно поздравлял их с днями рождения, но постепенно, по мере того как лето кончилось и началась осень, я стала чувствовать себя более одиноко, чем когда-либо прежде. Приходские заботы казались скучными, светские визиты — бессмысленными. Наконец в ноябре я почувствовала себя настолько подавленной, что решила предпринять путешествие через Теймар и навестить старших мальчиков в школе. Их короткие каникулы попадали на начало ноября, и они могли уехать из школы с родителями на три дня, поэтому я написала им о своем приезде.

Однако выяснилось, что Маркус уже согласился провести эти дни у своего приятеля в Лондоне; родители мальчика уже купили им билеты в театр, и, поскольку Маркусу было бы неудобно отказываться от приглашения, я на своем и не настаивала. Так что рано утром в субботу я встретила в школе только Филипа и после визита в деревенскую чайную, где он выпил лимонада и съел две сдобные булочки с изюмом, спросила у него, как бы ему хотелось провести выходные.

Я ждала целого списка того, что ему бы хотелось сделать в Лондоне, и уже велела слугам нашего городского дома подготовить все к нашему приезду, но, к моему удивлению, планы у Филипа были совершенно другие.

— Я хочу в Брайтон, — твердо сказал он. — Там песчаные дюны, как пустоши, и еще море. Там живет один из школьных учителей, он сказал, что надо доехать до Лондона, а потом сесть в поезд на вокзале Виктория. А еще там много школ, может быть, они мне понравятся, и тогда я попрошу папу разрешить мне сменить школу. Я хочу жить возле моря.

Итак, все было решено. Мы без труда добрались до Брайтона и оказались в хорошеньком приморском городке с прелестными домами, лужайками и необычным, на вид иностранным, дворцом, недавно построенным там принцем-регентом. Возница кэба, который мы наняли, доставил нас в самую большую гостиницу, которая было открыта круглый год, даже в ноябре, и администратор предложил мне чудесные комнаты с видом на море. Я тут же их сняла, и коридорные начали вносить наш багаж.

— Замечательно! — воскликнула я, обрадованная тем, что город понравился мне больше, чем я ожидала, а гостиница оказалась роскошной и комфортабельной. — Как дивно, что ты предложил, чтобы мы сюда приехали!

В тот вечер мы решили поужинать в гостиничном ресторане, а не у себя в номере, поэтому я надела свое лучшее платье и позаботилась о том, чтобы Филип был умыт и причесан. В начале девятого мы спустились вниз. Поначалу гостиница казалась такой же тихой и сонной, как когда мы приехали, но вскоре мы услышали голоса из ресторана, и я поняла, что здесь остановилось больше народу, чем можно было ожидать в это время года.

Когда мы вошли в ресторан, к нам подошел и поклонился официант.

— Столик для двоих, мадам?

— Да, — сказал Филип, прежде чем я успела ответить: — Пожалуйста, в углу.

— Не так громко, Филип. — Меня и позабавило, и смутило то, как смело он обратился к официанту, но тот только улыбнулся и вежливо кивнул:

— Конечно, сэр! Сюда, пожалуйста.

Я уже сделала шаг, чтобы идти за ним, когда Филип, удивленный, произнес:

— А вон папа.