Наследство разоренных

Но все, кто ранее находил время навестить его и поболтать о целебных свойствах творога, о грибах и бамбуке, вдруг оказались слишком занятыми или слишком испуганными, чтобы чем-то помочь.

— Угроза национальной безопасности!

— Но у меня здесь дом! Ферма, коровы…

Нелегальный дом, нелегальная ферма, коровы-нелегалки. Иностранцы не имеют права владеть недвижимостью.

Ферма, собственно говоря, записана на дядюшку Потти, когда-то выручившего друга своей подписью.

Но пустующие постройки в пределах зоны повышенного риска, в которой оказался Калимпонг, автоматически подпадают под опеку армии. Армия заплатит символическую аренду, набухает везде своего бетона и заселит дома черт-те кем, в кратчайший срок угробив все хоть сколько-нибудь ценное, оказавшееся в пределах ее досягаемости. Известная история.

Отец Бути хватался за сердце, представляя на своих лужайках армейские танки вместо коров. Он оглядел родной участок. Орхидеи, лилии, бамбук… Далеко внизу мелькает Тееста… Дикий пейзаж, и любовь, пронзавшая сердце отца Бути, тоже бушевала дико, неудержимо…

Через день отца Бути посетил еще один гость. Непальский врач, подыскивающий участок для санатория. Он по-хозяйски прошелся по участку, окинул взглядом вид, с которым за долгие годы сроднился отец Бути, постучал по прочным стенкам дома, названного хозяином «Сухтара» — «Звезда счастья»… Двадцать пять платежеспособных пациентов… И тут же предложил отцу Бути смехотворную сумму.

— Да столько и сарай не стоит!

— Больше вам никто не даст. К вам больше никто и не обратится.

— Почему?

— Я уже все устроил. Скажите спасибо и за это. Вы здесь никто и так или иначе потеряете все это. И ничего не получите.

*

— Присмотрю я за коровушками, Бути, — успокаивал друга дядюшка Потта. — А потом вернешься, не вечно же этой заварухе длиться.

Их трое. Отец Бути, дядюшка Потта и Саи. Шипит кассетник, крутятся бобины, поет Абида Парвин: «Алла-х-ху, Алла-х-ху, Алла-х-ху…» Бог — дикое безбрежное пространство, утверждает хриплый голос. Его не беспокоят любовь и ненависть. Все суета… «Мудже джа-а-а…» Пожелай себе свободы!

Но отец Бути беспокоится. Друг его — человек ненадежный, алкоголик. В нетрезвом состоянии он что угодно может вытворить, что угодно подписать. Что ж, сам виноват. Надо было получить этот дурацкий индийский паспорт. Почему он этого не учел? Потому что это казалось столь же не нужным, как получать, скажем, паспорт колумбийский.

Мангуст скользнул по траве, как струйка воды, теряясь в тенях вечера, выдавая себя лишь движением.

Гнев сдавил сердце Саи. Джиан! Его гнусные делишки. Его и его подонков-друзей. Во имя торжества справедливости! Больницы и преподавание языка! Да отец Бути сделал для этого края, для этих гор больше, чем любой другой из местных. Он принес пользу, без идиотских воплей, без размахивания кукри.А эта мразь лить гадит и разрушает! И теперь отец Бути принесен им в жертву.

В долинах уже ночь. Тьма ползет вверх по склонам. Трое на террасе потягивают «Старого монаха», вглядываются во тьму, стремящуюся поглотить все вокруг, подбирающуюся даже к сияющей вершине Канченджанги. Сколько вечеров они провели здесь втроем… Здесь Саи узнала, как алкоголь, музыка и дружба создают великую цивилизацию…

Там, куда вернется отец Бути, музыка оперных театров объединяет аудиторию, гремят аплодисменты, выражая общий восторг, общую скорбь, печаль и радость…

Но можно ли там ощутить то же, что и здесь, где рядом вздымаются горы, где сердца рвутся к чему-то неизвестному, к просторам мира, к иным мирам…

Саи вспомнила первые дни в Чо-Ойю, когда ее переполняло стремление к чему-то, неизвестно к чему, стремление, сопряженное с болью. Стремление улетучилось, боль осталась.

Она вспомнила день ограбления Чо-Ойю. День, начиная с которого все пошло вкривь и вкось.

Глава тридцать пятая

Дурацкие винтовки на стене, тоже украшение! Джиан — первый за долгое время, кто к ним прикоснулся. Парни любят такие игрушки. Даже далай-лама собрал коллекцию военных игрушек и солдатиков. Саи не приходило в голову, что оружие может ожить, что случившееся где-то преступление может привести к порогу их дома.

*

— Дедушка когда-то любил охотиться, — гордо сообщила Саи Джиану. Хотя чем тут гордиться, подумала она тут же. Может, стыдиться надо.

Повар рассказывал:

— Большой шикарибыл ваш дедушка, Саи-беби. Красавец, храбрец, верхом на коне… Крестьяне всегда звали его, когда рядом появлялся людоед.

— Часто? — Мурашки ползли по коже.

— Часто, часто. Все время. Р-р-р-р-р! Все время рычали в лесу. Сам слышал. А утром следы у реки, иногда у самых палаток.

Повар восхищался своими рассказами, веря им все больше и больше.

*

Полиция обыскала хижину повара, разбросала письма Бижу.

— Что ж, это их работа, — вздыхал повар. — Дело-то серьезное…

Серьезность дела подтвердил визит в Чо-Ойю шефа управления местной безопасности в сопровождении свиты из трех вооруженных полицейских.

— Преступники пока не обнаружены, но вы не беспокойтесь, сэр. Мы справимся с возмутителями спокойствия. Мы уничтожим заразу в зародыше.

— Мой отец тоже был большой шикари, — разглагольствовал он позже, за чаем. — Я его упрекал, что, не будь он таким заядлым охотником, он бы оставил немножко живой природы и нам, ха-ха-ха…

Смех его заставил бы покраснеть лакмусовую бумажку.

— Да, судья-сахиб, вы с ним были великие шикари,леопарды да львы… А сейчас идешь по лесу, и разве курица сбежавшая откуда-то вдруг выскочит…

Никто его шутке не рад. Перестарался, что ли?

— Не беспокойтесь, преступники будут обезврежены. Они используют проблемы Бутана и Ассама. Они оскорбляют чувства таких людей, как мы с вами. Не уважают никого, даже самих себя… Подрывают нашу экономику.

Он повернулся к Саи:

— Три кита нашей экономики: чай, дерево, туризм! Большое ЧДТ!

Покидая Чо-Ойю, остановился перед цветущим вьюнком.

— Прекрасный цветок, судья-сахиб. Смотришь на него и понимаешь, что Бог есть.

Пассифлора, страстоцвет — причудливое создание, полуцветок, полуактиния, пурпур, белизна, чуткие щупальца — действительно достаточное основание для веры.