Наследство

Ненужные.

Со смертью мужа и отца стена между ними не уменьшилась, а увеличилась. И Катя была то ли слишком глупа, то ли слишком слаба, чтобы ее снести. Как бы то ни было, теперь жизнь разводила их с Николаем навсегда, что однозначно должно было пойти обоим на пользу. Климская искренне верила, что брат не может всерьез послать младшего брата в заведомо опасное место, а потому несильно тревожилась за юношу. Выслужится, получит награду, вернётся в столицу. Все, как он хотел.

— Светлой стороны тебе, Коля. И не ходи больше на Темную, с нее сложно вернуться.

Она шагнула к лестнице.

Николай прекратил поток оскорблений, удивленный ее спокойной реакцией.

— Ведьма! — бросил он ей вслед. — Ты никогда! Слышишь? Никогда не смогла бы ты стать мне мачехой! Избалованной девице из высшего света не понять, что значит быть сиротой! Видеть мать только на портретах, а отца вживую раз в день за завтраком! Такой, как ты, не понять! Никогда не понять!

Его голос, звенящий от злости и непролитых слез, слышали наверно и на первом этаже. Катя надеялась, что Александр возьмёт на заметку состояние брата.

«Иногда и имея живых родителей можно чувствовать себя сиротой,» — подумала Катерина, спускаясь по лестнице вниз, но вслух ничего не сказала.

Незачем. Нерушимая стена по-прежнему стояла между ними. Он все равно ее не услышат. Так же как не слышали ее родители.

— Ваше благородие! — Дуня, завидев хозяйку, бросилась к ней со всех ног. — Тут посыльный с письмом! Срочным! Велел немедленно ответ писать, он ждет, мол!

Катерина удивленно посмотрела на печать. Кто же это не боится раздавать указания инкнесской крови?

На толстой дорогой бумаге алел герб инкнессов Ляпецких.

Что-то внутри Кати надорвалось. Она строго посмотрела на служанку.

— Дуняша, прогони посыльного прочь, скажи, ответа не будет. Заупрямиться если — Федю зови, да пусть дубину свою прихватит на всякий случай.

Дуня округлила глаза, понятливо кивнула, и, приподняв подол, убежала искать Федора. Катя, оставшись в одиночестве, глубоко вздохнула и сломала печать. В абсолютной тишине пустого коридора шуршание разворачиваемого листа бумаги ей показалось зловещим.

И не зря.

«Дорогая Екатерина! Дочь моя, кому как не тебе знать, сколь многим ты обязана своей благородной семье! А потому считаю возможным обратиться к тебе в час тревоги и сомнений, час, принесший разлад в отношения людей, связанных священными узами родства и фамилии!

Взываю даже не к благоразумию, кое ты потеряла, поддавшись низменным и недостойным инкнесской крови порывам, но к твоим совестливости и состраданию, так восхваляемым в прошлом известными нам пансионатскими наставниками. На происходящее с тобой невозможно смотреть без боли в сердце! Надо признаться, у нас с отцом действительно вызвало беспокойство твое душевное благополучие! Столь резкая смена поведения, внезапная отстранённость от семьи, нехарактерная для моей милой девочки, не могли не пробудить в нас тревогу! Но вызвано это было ничем иным, как беспокойством о тебе, моя дорогая, и в том нет нашей вины, что мы стараемся заботиться о своих детях и после того, как они выпорхнули из-под нашего крыла. Не могу без слез вспомнить тот прекрасный день! В обрядовом платье ты выглядела изумительно, а туфельки на твоих ножках смотрелись крыльями бабочки! Ты же помнишь, что они обошлись нам дороже, чем парадные сапоги отца и Георга, вместе взятые? О, сколько сил и забот мы вложили в тот знаменательный день! Дорогая моя, скажи же мне теперь: неужели три года твоей верности ничего не стоят?! Ты не ограненным биридом вошла в дом Мережского, осветив своим изяществом и родовитостью их скромный мужской быт, так неужели кровь твоя не взывает к справедливости? Захудалая фабрика да дом на десять комнат разве достойны моей прекрасной девочки, покорно служившей верной женой и подругою бесчувственному старику? Неужели благородное сердце твое, что полниться инкнесской кровью, не бьётся в негодовании от этой мысли?

Дитя мое! Не дай людям нечестивым и корыстным извратить твою душу! Не позволяй им чернить наше благородное имя в бессчетных попытках отвернуть лицо твое от семьи, что служила и служит твоею опорою и всегда выступает защитницей твоих истинных интересов! Вспомни, чему учили тебя с детства: Имя и Кровь — превыше всего! Девочка моя, разум твой, пребывающий после перенесенного тобою горя в смятении и нервности, бросил тело твое в объятия человека низкого и по положению, и по личным качествам (а это, как известно, вещи исключительно взаимосвязанные). Вернись же в лоно семьи, пока эта порочная связь не довела до беды! Вернись, и мы примем тебя с распростёртыми объятиями, излечим твою исстрадавшуюся душу вниманием, любовью и лаской, кои способны дать только узы благородной крови. Обуза же в виде мужа не будет нам помехою: в случае наследования тобою состояния покойного Мережского, мы сможем договориться и о признании брака недействительным, и в крайнем случае — о расторжении брака. Инкнесс Полтирский, большой папенькин друг, имеет определенное влияние в кругу людей, занимающихся подобными вопросами. Но ты сама понимаешь, что благородная кровь не осквернит себя поступком подлым и несправедливым, а потому нам необходимо доказать твою верность мужу и преданность его памяти, так что забота о его производстве должна в полной мере лечь на твои плечи, какой бы тяжёлой эта ноша тебе не казалась на сегодняшний момент.

Дочь моя, заклинаю: помни о своих благородных корнях, помни о семье, давшей тебе исключительное происхождение и высокородную фамилию, помни о людях, так много положивших на алтарь твоего счастья и процветания!

Боль в сердце моем не угаснет, пока не получу от тебя ответа, посему накажу посланнику, дабы дождался ответного письма, хоть будешь ты его писать полночи, ведь зная твою исключительную исполнительность и доброе сердце, предполагаю, что не захочешь оставлять родных в неведении и страданиях и приступишь к чернильному труду сию же секунду по прочтению моего скромного послания, полного боли и беспокойства за твое положение.

С искренним участием,

давшая тебе жизнь и благородную судьбу,

твоя мать, Мария Ляпецкая.»

Некоторое время Катя стояла, не в силах оторвать взгляд от исписанных аккуратным женским почерком страниц. Затем резко развернулась, взбежала по ступеням на второй этаж. Николай уже все собрал и скрылся в своей комнате, так что Катерина, ни на кого не отвлекаясь, прошла к своей спальне.

Михаил встретил ее взволнованным:

— Все в порядке?

Климская молча подошла к камину. Некоторое время она методично рвала письмо на мелкие клочки, скармливая их порциями вечно голодному огню. Затем развернулась к мужу.

— Да. Теперь — да.

Инкнесса шагнула вперед, но нога ее наткнулась на опрокинутый кувшин. Тот с грохотом покатился к кровати.

Ой, она совсем забыла об учиненном ею беспорядке!

Катя шагнула было к двери, но на шум в комнату уже заглянула Аглая.

— Ох! — женщина всплеснула руками. — Я сейчас уберу!

Катерина глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.

— Не надо, — она отошла в сторону от лужи, когда-то бывшей завтраком. — Позови лучше поломойку.

— Да тут тирануть разок и все! — отмахнулась экономка. — Госпожа, я что пришла-то: там опять следователь заявился, куда его?

— Да…уже никуда, — ответила Климская, глядя на входящего в комнату Талькина. За ним протиснулся Гастин. Инкнесса схватила со стула халат, поспешно одела.

— Чем обязаны?

Юрий, ставший вдруг выглядеть гораздо старше своих лет (или как раз на них?) взял рукой в толстой перчатке осколок тарелки.

— В лабораторию?

Гастин кивнул на пол.

— Бери еще один. В чарконтроль тоже пошлем. Пусть посмотрят. Может, яд тот же.

Михаил немного насмешливо, Катя — возмущенно следили за действиями ворвавшихся в их дом людей. Аглая, сочтя себя лишней, шагнула к двери.

— Не так быстро, — Гастин взял ее за локоть. — Нам с вами предстоит беседа. Очень-очень долгая.

Катерина отмерла.

— Что вы себе позволяете?

— Не больше того, что нам дозволено по закону. Инкнесса, вам очень повезло, что вы не выпили этот бульон, поверьте мне.

Катя непонимающе нахмурилась. Михаил схватил ее за руку, потянул на себя. Катя упала ему на колени. Мужчина погладил ее по спине, успокаивая.

Экономка посмотрела на них с ненавистью и вырвала у капитана руку. Гордо выпрямилась.