Наследство

Действительно, собака на дворе уже хрипела и рвала привязь, доносились крики детей, усмирявших ее; гость долго путался, не зная, куда идти. Заныла входная дверь на пружине. Шаркая, гость вытирал ноги.

Отец Владимир поднялся и пошел навстречу.

X «ИЗ ОРДЕНА»

Несмотря на полноту, он успел выйти наружу; в тишине тесного деревянного дома было слышно, как они, целуясь, приветствуют друг друга на пороге; потом, оступаясь, они перешли в прихожую. Гость снял пальто.

— Давайте, давайте я вам помогу. Поухаживаю за вами, как за архиереем, — приговаривал отец Владимир.

Дверь в проходную комнату отворилась. На пороге стоял невысокий худенький человечек лет пятидесяти и медлил войти, оглядывая присутствующих большими, навыкате, светлыми, детскими, немного сумасшедшими глазами.

Уже с порога, еще до того, как он успел сказать что-нибудь, по костюму, довольно простому и, может быть, даже недорогому, но какого-то неуловимо непривычного вида, стало понятно, что перед ними иностранец. Они посмотрели на его ноги; башмаки тоже были простые и заляпаны грязью, но также чем-то отличались от башмаков, какие они видели на улицах Москвы и в каких были сами. Еще через секунду он поздоровался — по-русски, чисто и почти без акцента; опять, как и в одежде, было всего лишь несколько ничтожных отклонений, чуть навраны интонации, чуть больше, чем надо, повышен конец фразы.

— Вот прошу, — пригласил гостя отец Владимир, — это вот все наша братия. А это… гм-гм… Григорий… месье, — он замялся и засмеялся, хмыкая, показывая, что ему неудобно было называть взрослого человека просто по имени, прибавлять «месье» они не умеют, а отчества иностранцу не положено, и надо что-то придумать.

— Григорий Григорьевич, — отчетливо подсказал тот, поняв затруднение, и сам громко засмеялся тоже. — Ничего, я уже второй раз в России, приезжаю в Россию, — поправился он, — и привык. Прошедший раз я жил в общежитии Университет и студенты называли меня так. Я привык. Это не менье удобно.

Мелик оглянулся, и по тому, какое торжество блеснуло в его взгляде, Вирхов понял, что ему (Вирхову) оказано большое доверие.

Священник тем временем представлял гостю свою братию, и Вирхову показалось, что Григорий Григорьевич, хотя и улыбался всем и каждому, улыбнулся Мелику так, как будто они уже не один раз виделись прежде, а Мелик не удержался и тут же подчеркнул это, преувеличенно свободно и фамильярно пододвинув ему кресло, где только что сидел изящный светский юноша; гость отказывался, норовя усесться на стул.

— Это ничего, ничего, — бодро воскликнул отец Владимир, — мы сейчас все равно организуем чай и пойдем на кухню, здесь это несколько затруднено.

— Из самовар? — живо поинтересовался гость.

— Нет, самовар сейчас ставить сложно, попьем из чайника на сей раз, — сказал отец Владимир.

Мелик, решив теперь, что тот допускает слишком большое нарушение конспирации, посмотрел на него предостерегающе.

— Конечно, конечно, очень хорошо, — закивал Григорий Григорьевич. — Шайник тоже очень корошо.

Отец Владимир и второй из молодых людей — с реденькой бороденкой — куда-то исчезли; где-то за перегородкой они совещались с попадьей, что дать к столу.

Остальные уселись, посматривая на гостя. Он немного стеснялся, что было странно в этом седом человеке, и голубые навыкате глаза его казались беспомощны.

— Так вы сейчас тоже в Университете? — спросила Таня, воодушевляясь желанием ему помочь.

— О нет, я прошедший раз был в Университете. Я был здесь летом прошлого года. Тогда я жил в Университете. Теперь я живу в гостиница «Украина». Вы знаете?

— Да, разумеется, — как нельзя более светски кивнул изящный юноша, почувствовавший себя наконец-то в своей стихии. — Но ведь вы приехали не как турист?

— О нет, нет, — замотал головой тот. — Я приехал не как турист. Я приехал… Как это называется?

— В командировку, — подсказал Мелик.

Тот прислушался, совпадает ли это с тем, что запомнилось ему, потом неуверенно согласился:

— Да, командировка.

— Простите, — извинился светский юноша, — отец Владимир рассказывал нам, что вы занимаетесь литературоведением.

— Меня занимает русская литература, — твердо выговорил гость.

— Какого периода? — живо переспросила Таня.

— После революция. И до, и после. — Он был рад, что выразился так чисто по-русски. — Но больше после, — совсем смело сказал он.

— Это очень характерное время, — веско, но и деликатно заметил светский юноша. — Время, безусловно, заслуживающее самого пристального изучения, но не в узколитературном, а в широком общекультурном плане.

— Да, да, — подтвердил гость. — Скажите, что особенно вы считайте важный?

Тот, как и получасом раньше, солидно откинулся в кресле, которое снова не без удовольствия занял (потому что гость так и не согласился сесть туда), и произнес довольно непринужденным тоном:

— Мне представляется наиболее интересной проблема взаимоотношений государства и Церкви. Разумеется, это надо понимать шире, учитывая ряд привходящих моментов: например, Церковь и интеллигенция. Заодно необходимо было бы проанализировать смежную проблему взаимоотношений интеллигенции и государства.

— Особая тема здесь — это тема обновленческой церкви, — вставил Мелик.

— О, да. Обновленческая церковь очень интересно! — воскликнул гость. — Это очень интересный theme. Я читал об этом книга, — от волнения он начал говорить хуже, — книги.

— Краснов-Левитин, — подсказал Мелик.

— О да, да. Краснофф-Левитин. Это ошень важная проблем для нас. У нас тоже есть люди, которые говорят: священник не должен иметь целибат. Он может жениться, раз, два, три… — отгибая пальцы, он засмеялся. — О, это большая проблем.

— Ну, у вас это было по-другому, — заверил изящный юноша. — У нас обновленческую церковь курировало непосредственно ГПУ. Хотя, безусловно, обновленческие тенденции существовали до революции.

«Мой ученичок!» — успел шепнуть Мелик Вирхову.

— Но ведь в католической церкви совсем другое! — с возмущением и ужасом сказала Таня.

— О да, да, я шутил, — объяснил Григорий Григорьевич. — Конечно, у нас нет ГПУ.

— И совершенно иные задачи стоят перед Церковью, — настаивала Таня.