Наследство
Шрифт:
Катерина немного смутилась; видно было, что ей объясняли это, но она не запомнила толком и не могла теперь пересказать.
— Ну да, — наконец вспомнила она и обрела уверенность, — Белая раса появилась вначале у Северного полюса, потому и кельты. Она была в состоянии диком, кочующем и постепенно переселялась на юг, через бесконечные леса Конской земли, то есть нашей России, а оттуда в Польшу и Европу до земель, ограниченных с Севера Пределом душ…
— Господи, что ты городишь?! — воскликнул Муравьев, пытаясь обнять ее и усадить.
— Нет, это меня просто удивляет! — возмущенно и пронзительно закричала она, увертываясь. — Как вы могли этого не знать?! Это же смешно, смешно, ха-ха-ха! — искусственно захохотала она, падая на диван и болтая ногами. — И вы ничего
Муравьев сел напротив нее, у стола, и закурил папиросу, чтобы чем-то заняться (он курил редко).
— Что ж, продолжай, пожалуйста, — не зная, как себя вести, попросил он. — Что же ты знаешь о Волюспе?
— Только не напускайте на себя профессорского вида. Ведь вы же не знаете этого!.. Волюспа! — произнесла она благоговейно. — Вот вы не уважаете женщин, а между тем именно женщине, ее пророческому дару обязаны белые своим спасением. Именно она была избрана невидимым миром, чтобы провиденциально влиять на белых.
— На белых? — переспросил Муравьев.
— О, только не надо этих шуток, этих намеков. Я отлично понимаю, кого и что вы имеете в виду. О том человеке, о котором вы сейчас думаете, я вам не раз уже говорила, как я высоко его ценю, чем я обязана этому человеку! — Она даже запрокинула голову и возвела глаза к потолку. — Боже мой, Боже мой, можно ли так не понимать душевного величия людей, жить с ними рядом и не замечать глубины их духа. Смеяться над ними, высокомерно считать их плебеями. — Она горько скривила тонкие губы. — Видно, правду говорят: «Нет пророка в своем отечестве»!.. Нет, нет, — покачала она головой, — вы испорчены, испорчены. В ваше духовное тело проникли астральные микробы, вампиры, они впустили в вас яд чародейственной порчи… — (Муравьев уже не прерывал ее.) — Вам, конечно, неизвестно, что существуют астральные микробы двух видов — вампиры и витализанты? Центральный орган нашего целого — наше духовное тело — Руах, Камк, или Кхи, способно всасывать в себя всякое эфирное образование, колебание или сгущение. Оно есть орган восприятия, или выделения земного астрала, и благодаря ему в нас проникают различные частицы — питательные или вредные. Впрочем, вы мо жете прочесть обо всем этом у Фабра д'Оливе. Вам знакомо это имя? О, это великий ум, светило Пифагорейского ордена. Их было двое, он и Сент-Ив д'Альвейдер, тот изложил вторую половину учения… И еще был Папюс, гений медицины…
— Мне кажется, что тебе не надо принимать слишком всерьез фантазии твоих приятельниц… если уж ты не имеешь силы вообще с ними расстаться.
Она долго глядела на него, не отвечая. Он знал, что говорить ей сейчас что-либо бесполезно.
Вдруг она сама, обратив к нему маленькое, ставшее жал ким лицо, сказала дрожащим голосом:
— Как вы не понимаете, что значит для меня этот человек. Она любит меня. Вы меня не любите, а она любит… Вот когда я вынуждена расстаться с нею, вы осмеливаетесь поносить ее, отравлять мне последние минуты прощания с нею. Я ведь расстаюсь с нею, да и с вами тоже. Как вы этого не можете понять!
— Ну что же, — сказал он, решив быть жестоким. — По крайней мере, у нас с тобой к этому шло. Рано или поздно это надо было сделать. А почему же ты решила расстаться с ней?
— Рано или поздно, рано или поздно… — повторила она задумчиво, оставив без внимания его последний вопрос. —
Рано или поздно… — Она закинула ногу за ногу и закурила. — А вы никогда не задумывались над тем, что от этого бывают дети? — шепотом осведомилась она. — Вы слышите, что я говорю?..
Он не был готов к этому сегодня.
— Ну что ж, что же… Очень хорошо, если так… — проговорил он торопливо. Он понимал, что должен что-то сказать еще, но не нашел в себе сил. Им внезапно овладела усталость. Он подумал, как утомлен всем этим. Болезненная сонливость навалилась на него, веки набрякли, хотелось все время тереть воспаленные глаза,
и он не удержался и потер их горячими руками со вздувшимися, словно грозившими разорваться венами.— Вы, конечно, думали и все еще думаете, наверное, что я вас ловлю, как обычно одинокие девицы ловят себе мужей? Вы ошибаетесь. Уверяю вас. Я не хочу удержать вас при себе. Мне это не нужно. Мне по-прежнему кажется — это я нужна была вам.
У Муравьева не хватило духу возразить.
— Мне вас жалко. — Она встала, сбросила пальто и несколько раз прошлась взад и вперед крупными прямыми шагами по комнате от двери к гардеробу. — Мне вас жалко, — повторила она, остановившись напротив него и судорожным движением стягивая на худой груди концы платка. — Вы понимаете?
— Этого не нужно, — неохотно выдавил он.
— Я не могу вас не жалеть! — воскликнула она. — Это у вас нет сердца! А мне, люблю я вас или нет, вы не можете быть мне безразличны… И я вижу, что вы сейчас в ужасном, критическом положении. Я это вижу, чувствую сердцем, — раздельно произнесла она.
Муравьев опять хотел сказать что-нибудь и не смог найти ничего подходящего.
— И кроме того, я не верю, — продолжала она уже тише, наклоняясь к нему, — что кто-нибудь способен вам помочь. Помочь по-настоящему, а не словами. Ни отец Иван Кузнецов, ни эта ваша новая пассия вам не помогут.
— Моя пассия?
— Ну так вы собираетесь ее завести. Какая разница? Мне кажется, Вельде, например, была бы не прочь иметь с вами роман.
— Ты так думаешь?
— Да бросьте вы, — прошипела она.
Она обошла стол, уронив какую-то тряпку, и стала у окна, спиной к комнате, охватив руками плечи и ссутулясь. Потом отняла одну руку, провела ею по стеклу, оперлась на подоконник. Плечи ее вздрогнули. Муравьев услышал неясное всхлипывание, не сразу догадавшись, что это именно всхлипывание. Когда в следующее мгновение она обернулась, все лицо ее уже было мокро от слез. Он не успел ничего сказать, потому что она бросилась к нему и, став на колени на диване рядом с ним и прижимая к груди, горлу и губам сцепленные руки, лихорадочно принялась убеждать его, что он находится в страшной опасности. Неужели он сам этого не видит? Вокруг него эти люди. Они ненавидят его, они способны на все. Они могут его убить…
— Боже мой, как все это ужасно! — заплакала она. — Я иногда с ума схожу от страха. Я не спала всю эту ночь. Вчера Ашмарин снова появился здесь. Я так боюсь его. Как он посмотрит на меня своими черными глазками. Ведь он убил кого-то, поэтому он и остался лейтенантом… Он был в штабе, связь не работала. Он спустился к телеграфистам и увидел, что связной положил голову на стол и спит. Тогда он выхватил револьвер и застрелил его на месте. Он был разжалован… Что вы смеетесь? Вы не знаете, а я знаю его очень хорошо. У него бывают приступы бешенства. Он сумасшедший, настоящий. Вы не знаете, а я как-то осталась ночевать с Эльзой у одних наших знакомых в Зонненбурге, и он был там. И вот ночью я просыпаюсь и вижу: он в одном белье танцует по комнате, кружится, сам с собой смеется… Я так испугалась, вы себе не можете представить. И он все время неравнодушен ко мне и пытался несколько раз подстроить, чтоб мы остались вдвоем. Я боюсь, что он убьет меня за то, что я решила вернуться в Россию.
Муравьев некстати и сам не зная почему, к ужасу своему, усмехнулся, прикрыв рукой губы.
Она заметила, отстраняясь, посмотрела уже сухими глазами и, словно оттолкнувшись от него, прижалась в другой угол дивана.
— А почему вы, собственно, смеетесь? — прошептала она, неумело морща лоб. — Что здесь смешного? Я не понимаю, не понимаю… Ах, как вы уверены в себе… А напрасно, напрасно, — протянула она чуть нараспев. Потом, тонко улыбнувшись, добавила: — Помимо всего прочего, вы не допускаете мысли, что он тоже может нравиться мне? Ведь он красив, и он умен… Вам, кстати, он был бы интересен, — сказала она, меняя голос. — Он много видел, много знает. Он мог бы рассказать вам много интересного. Вы книжный человек, все знаете только из книг, а он знает жизнь. Но мне кажется, вы могли бы подружиться… когда меня здесь уже не будет.