Наставник
Шрифт:
– Давай! Долго я не выдержу!
На тренировках Рыбка нервничала, мельтешила и даже паниковала, но сейчас она была другой. Во всей ее фигуре появилась уверенность, приходящая только с опытом, движения стали быстрыми и четкими. Не было паузы после моих слов, она просто выстрелила.
И попала.
Акула странно дернулась, и затихла, ее мышцы так и остались сжатыми, но все движение внутри гигантской туши прекратилось. Она умерла мгновенно.
У меня не было сил удерживать такую махину, и я отплыл в сторону. Акула медленно, плавно начала опускать на дно. Из глаза у нее торчало
Течение здесь слабое... думаю, люди сумеют найти труп, если захотят. А нам нужно возвращаться, и срочно!
– Ну как там?
– спросил Сержант, когда мы подплыли к ним.
– Кончено, - коротко отозвался я.
– А как он?
– Жив, но все-таки отключился... Его надо на корабль, быстро!
– Я отнесу, я плаваю быстрее вас, даже учитывая все оборудование. Вы сами найдете дорогу?
– Да, не думай о нас, помоги ему!
Я старался держать Водяного так, чтобы быстрое движение в воде не нанесло ему еще больший вред. Не думаю, что у меня получилось: он был почти одного роста со мной и значительно замедлял мое движение, но все равно я развил немалую скорость. Я видел, что кровь все еще сочится из раны, покидает его, и чем быстрее мы двигались, тем больше становился алый след за нами.
Теперь я понимал, что чувствовал Алтай, когда поднимал меня, израненного и умирающего, со дна. Тому, кого спасают, не страшно и даже не больно; страшно тому, кто спасает - страшно не успеть, навредить. Особенно если этот кто-то косвенно виноват в ранении.
На корабле нас уже ждали - видимо, Сержанту удалось связаться с ними и все рассказать. Медики стояли на спущенной к воде платформе; я передал им Водяного, и про меня забыли. Второй раз... второй раз повторяется эта ситуация. Второй раз я приношу его прямо на больничную койку. И если во время шторма он был виноват сам, то теперь...
Я забрался на палубу по своей лестнице. Остальные мои ученики приближались, я мог не беспокоиться за них, в воде больше нет угрозы. Мне нужно было видеть, что происходит.
Водяного перевязывали, вытирали, снимали с него оборудование. Он тяжело дышал и не приходил в сознание, капитан приказал готовить вертолет, но главный врач, сказал, что необходимости нет. Угроза для жизни отсутствует.
Я почувствовал огромное облегчение, которое, впрочем, не изгнало полностью мою вину. Усталость навалилась на меня - не только физическая, но и душевная. Люди мельтешили по палубе, не обращая на меня внимания - или игнорируя, будто и нет меня.
Кто-нибудь, ну подойдите, скажите, что я не виноват... Пожалуйста...
– Кароль...
Я не поверил своим ушам, развернулся. Лита улыбнулась и наклонилась ко мне; улыбка была печальной.
– Привет... Извини, что так долго.
Я больше не чувствовал в ней ни веселости, ни кокетства, и лишь теперь сообразил, что все это было наигранным. Все для других, для посторонних глаз, она не объясняла мне ничего, потому что надеялась, что я догадаюсь. Нет, но я же не ищу легких путей! Мне же обязательно надо себя чем-то изводить!
– Плохо тебе сейчас?
– спросила она. Я кивнул. Она взяла меня за руку.
– Пойдем, незачем тебе здесь оставаться.
Мы перешли
в мою каюту. Там Лита села на кровать, я улегся рядом, положив голову ей на колени. У Литы был знакомый запах и знакомая аура, поэтому мне было спокойно рядом с ней.Вот поэтому мне ее не хватало. Лита из всех людей точно знала, когда и о чем со мной говорить, а когда молчать. Не знаю, плохо это или хорошо... наверное, в целом, плохо. Но сейчас хорошо.
Только ей я мог сказать:
– Я должен был их защитить.
– Ты защитил. Потом ты расскажешь мне и всем остальным, что это было. Пока отдыхай.
– Ты больше не уедешь?
– Нет. Я выяснила все, что нужно.
***
Я знал, что он уже пришел в себя. В общем-то, он проснулся уже давно, у него успели побывать многие люди, но я медлил. Конечно, я мог бы вообще не ходить, но знал, что должен.
Кровать находилась напротив входа, так что я увидел все сразу, до того, как подошел к нему.
– Не робей!
– хохотнул Водяной.
– Идешь, хвост поджав! Смелее, я не кусаюсь, а теперь еще и пинаюсь слабо!
Он хотел выглядеть веселым и беззаботным, но по глазам я мог прочитать гораздо больше. В них было все, кроме... кроме злости на меня.
Я перевел взгляд на то, что осталось от его ноги. Врачи сочли большой удачей возможность ампутировать только до колена. Они говорили, что если бы я принес его позже, резать пришлось бы до середины бедра, не меньше. У меня было подозрение, что меня просто пытаются успокоить.
– Как ты?
– Я сел на пол, сложив ноги по-турецки. Кровать была низкой, и наши глаза находились на одном уровне.
– Никак. Они вогнали мне столько обезболивающего, что я ниже пояса вообще ничего не чувствую!
Я не очень знал, что нужно говорить из вежливости, поэтому не стал и пытаться. Вместо этого я задал вопрос, который волновал меня больше всего:
– Ты думаешь, это моя вина?
– Ну не знаю... Мне почему-то казалось, что это вина здоровенной уродливой акулы, хотя точно судить не берусь - вы под водой похожи!
Он засмеялся, я - нет. Мне нужно было знать ответ.
Водяной тяжело вздохнул:
– Кароль, да ты еще более странный, чем показалось на первый взгляд! Когда мы впервые тебя увидели, мы решили - все - что ты не более чем животное. А ты презирал нас, я ведь знаю. Потом оказалось, что даже через презрение в тебе пробивается нечто вроде... преданности, что ли. Но не собачьей, нет. Ты носишься с нами, как квочка с цыплятами, хотя на самом деле мы тебе не нужны. Просто сама мысль, что кто-то из тех, кто доверяет тебе, погибнет, пугает тебя. Не все люди способны на такое... Но это человеческое качество.
– Ошибаешься, - теперь, когда я это услышал, я вдруг все понял.
– Это работа инстинктов. Звериных, естественно, у людей с инстинктами напряг. Как только я соглашаюсь руководить вами, я вроде как принимаю вас за свою стаю. А за стаю я должен отвечать.
– Перед кем?
– Перед собой. Это тяжелей всего.
Он кивнул. Я обратил внимание, что Водяной смотрит куда угодно, - в иллюминатор, на меня, на потолок, - только не на свои ноги. Но чувство вины уже не просыпалось во мне, только сочувствие.