Настоящая фантастика – 2010

— Он же до сих пор боится темноты! Придумывает каких-то чудовищ! — возмущался отец.

— Ну и что. У каждого свои страхи. Зато он совсем не боится потерять работу и не посылает меня к холодильнику, придумывая себе, что вместо продуктов там окажется бомба, — заступалась мать.

— Послушай, чудовищ не существует…

— Для тебя, а для него не существует работы. Так что если он и трус, то не больше, чем ты.

Гай знал, что если папа не спит, то опять не избежать ругани, но усиливающийся страх перед темнотой все настойчивее гнал его из комнаты.

Ему удалось приоткрыть дверь неслышно, без единого скрипа, и так же беззвучно просунуть голову в спальню родителей. Он застыл, держась одной рукой за стену, а другой — за дверную ручку, готовый в любой момент убежать к себе в кровать и спрятаться под одеяло.

В родительской спальне царила беспросветная тьма. На ночь они зашторивали окно, и, когда выключали свет, комната заливалась непроглядной чернотой. Но звук дождя был слышен и тут. Гай знал, что если постоит так минуты две и откроет дверь пошире, то в конце концов сможет разглядеть какие-то контуры. Но ждать две минуты в полной темноте было слишком страшно. Впрочем, он и так помнил, где что стоит и как дойти до мамы.

Слева, сразу же возле двери — мамин платяной шкаф с папиными костюмами, дальше по стене до самого окна — снова шкафы с посудой, бельем и запасными осьминогами. У противоположной стены — кровать мамы с папой. Гай представил, как отец спит: лежит на животе, руки под подушкой, голова повернута к окну. А потом он представил маму. Мама не спала, она улыбалась и, приложив палец к губам, смотрела прямо на него. Затем она жестом поманила его к себе. Он уже собрался идти, но вовремя вспомнил, что ничего не видит и все это ему только кажется. Правее кровати, со стороны папы, — тумбочка и дверь в кухню, а левее, на стороне мамы, — стол для всякой ерунды, под которым прятался маленький осьминог, купленный «специально для обучения Гая», когда еще не знали, что он — особенный.

В центре комнаты — два больших кресла-осьминога, которые, как ему казалось, каждый день вытягивали из его родителей жизнь, а взамен наполняли холодильник продуктами. Эти осьминоги и представляли главную опасность. Врежешься в них — и будет много шума. Папа проснется и начнет ругаться, а потом мама опять будет плакать, но так, чтобы Гай этого не увидел. У папы с мамой что-то не ладилось, и Гай знал, что виновата в этом его особенность, поэтому он и боялся лишний раз попадаться папе на глаза.

Мысли его вернулись к маленькому осьминогу, и неприятные воспоминания опять закрались в голову.

Когда Гая впервые подключили к этому чудовищу, он вообще перестал что-либо понимать и потерял сознание. Потом, после долгих медицинских процедур, выяснилось, что его мозг не способен к аппаратному ускорению. При подключении происходило замыкание — и мышление прекращалось. Причина — слишком тонкие ткани головного мозга. Теоретически их можно было бы укрепить, но практически таких операций никто не делал. Врачи участливо качали головами, понимая, что, в общем-то, не глупый парнишка обречен всю жизнь мыслить с естественной скоростью. И все же дело дошло до операции. Гаю все очень подробно объяснили, он все очень хорошо понял. «Если хочешь ускорить свое мышление в тысячи раз, придется немного потерпеть». Что уж тут непонятного? Но Гай не хотел «ускорять свое мышление». Ни в десять раз, ни в тысячу. Зачем? Чтобы потом осьминоги высасывали из него жизнь, как из мамы с папой? Спасибо, не надо! Он и так неплохо соображает! Ну, старается, по крайней мере… Ведь перечитал же он все папины книжки, и ни на одной больше дня не задерживался! Когда пришло время операции и за ним зашел доктор, на Гая напал панический страх, он закричал на всю клинику истошным воплем и стал рваться к матери. Ему вкололи успокоительное, и он тут же затих. Руки безвольно упали, глаза затуманились, а рот так и остался открытым. Гай не помнил, как мать вырвала его из рук врачей, прижала к себе и побежала с ним к лифту, как привезла домой, уложила в большую кровать и, нашептывая ласковые слова, легла рядом. Он помнил только ее лицо, расплывающееся в тумане, ее тепло и запах.

Даже сейчас при мысли о той клинике Гая затрясло.

Но постепенно страх темноты вытеснил неприятные воспоминания.

Гай сделал несколько осторожных, неуверенных шажков, касаясь левой рукой шкафа, и остановился, потом еще шаг и еще. Теперь требовалась особая осторожность, чтобы попасть в узкий проход между шкафами и осьминогами. Он вытянул правую руку — нащупать осьминогов — и боязливо шагнул вперед. Пальцы встретили пустоту. Гай повернулся и попытался снова коснуться шкафа, но и левая рука, ничего не встретив, утонула в черноте. Гай в ужасе сделал еще пару шагов и окончательно заблудился. Теперь он боялся, что неизбежно разбудит отца. Страх этот оказался сильнее чудовищ, и Гай решил вернуться к себе. Он повернулся, попробовал сделать шаг, но с ужасом понял, что совершенно потерял ориентацию в этой темноте и теперь не сможет попасть даже к чудовищам. Слезы навернулись ему на глаза, и он продолжал стоять, не решаясь шагнуть ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево.

Он уже видел, как отец будет смеяться над ним. Заблудился в собственной комнате! Какой глупый мальчик! И какой смелый!

Ему казалось, что вся мебель и мама с папой куда-то исчезли, и кресла-осьминоги тоже исчезли, что он остался один в этой пустой темноте и темнота начинает сгущаться и наполняется чудовищами, у которых нет ни клыков, ни когтей, ни пасти, ни лап, ни крыльев, а есть что-то непонятное, невидимое и от этого еще более жуткое. Он в страхе опустился на пол и закрыл голову руками.

А потом где-то сзади послышался шелест простыни и приближающиеся шаги босых ног. Гай сразу понял, что это мама, и поэтому даже не вздрогнул, когда в темноте над собой услышал ее успокаивающий шепот. Потом она поставила его на ноги и нежно похлопала по спине. Темнота кругом не стала светлей, но теперь она пахла мамой, и Гай перестал бояться. Мама взяла его на руки и отнесла обратно в его комнату. А он обвил руками ее шею и ни за что не хотел отпускать. Наконец матери удалось высвободиться и усадить Гая на кровать. Здесь темнота отступала, и Гай смог разглядеть добрую улыбку на мамином лице, когда она потрепала его волосы и шепотом спросила:

— Страшно?

Он молча кивнул.

— А как же отважные Рыцари Девяти Лун?

— Дождь, — так же шепотом ответил Гай, показывая за окно. — Они меня не видят.

— Ну, тогда пойдем к нам, потому что на твоей кроватке я не умещусь. Только тихо.

За окном все так же барабанил дождь. Но Гаю было хорошо и уютно лежать под одним одеялом с мамой. Страхи исчезли, как будто их и не было. Гай слушал дождь и улыбался, чувствуя на своей шее дыхание матери, такой большой и теплой, а потом незаметно уснул.

Он проснулся в своей комнате (наверное, мама отнесла его под утро, чтобы не увидел папа) и стал собираться в школу.

Мама с папой уже сидели в креслах, а от их головы и рук тянулись черные щупальца к осьминогам под креслами. Щупальца на руках все время шевелились. Сидение в этих креслах называлось работой. Мама была одета в красивую зеленую блузку и черную юбку до колен, на ногах — новенькие черные туфли. Она всегда перед креслом одевались почти так же, как на ежемесячные физические встречи. По дому мама ходила в тапках, или в старых сносившихся босоножках, или вообще босиком, но для осьминоги каждый раз доставала из коробки свои единственные туфли, а потом, когда рабочее время заканчивалось, прятали их обратно в коробку, чтобы они «подольше были новыми». Она и папу заставляла перед работой надевать парадный костюм, чтобы «держать форму и не разлагаться». Папа нехотя подчинялся, но всегда, как говорила мама, бухтел, потому что считал это «очередной глупостью, которая только отнимает время и никому не нужна».

Сейчас на папе были только трусы. Значит, мама опять ушла на работу раньше.

Гай прошел на кухню, совершенно забыв о своих ночных страхах, открыл и закрыл холодильник (нет ли там бомбы?), подошел к плите (посмотреть, какой мама приготовила завтрак), взял сковородку с запеканкой и, довольный, уселся за стол.

Перед тем как уйти в школу, прощаясь, он потрогал маму за коленку и дождался, когда мамина нога два раза дрогнет в ответ. Проверять холодильник и трогать маму за коленку перед выходом стало его привычкой. К папе, сидящему в кресле, Гай не подходил.