Настоящая фантастика – 2015 (сборник)

– Ну что же, приступим. – Чичиков отставил чашечку, загасил сигарету и извлек из кармана старинную лупу в латунной оправе.

Цветков положил руки на стол ладонями вверх. Некоторое время Хиромант рассматривал их на расстоянии, словно хотел видеть картину в целом, затем принялся изучать более пристально. Пару минут спустя Геннадию показалось, что Чичиков пребывает в некотором замешательстве. Сам он не испытывал ни малейшего любопытства, как будто вместе с памятью о прошлом лишился интереса к будущему, а заодно и страха перед ним. Однако роль свою он помнил: клиент, который платит за информацию.

– Что скажете? Сколько мне осталось?

Хиромант поднял на него подозрительный взгляд:

– Если я хоть что-нибудь понимаю в этом, то вас здесь быть не должно.

– В каком смысле «здесь»?

– В том смысле, что вы уже давно мертвы.

7

…Он взбирался на холм, с трудом продираясь сквозь багровую мглу. Шел кровавый дождь. Камни под ногами были скользкими и, возможно, были не совсем камнями, потому что двигались, словно умирающие звери, с которых содрали шкуру. Едва удерживая равновесие, помогая себе руками, карабкаясь на четвереньках, он одолевал подъем, крутизна которого все время менялась. Склон раскачивался под ним, то превращаясь в плато – и тогда из щелей выступала выдавленная тяготением кровь, то становясь вертикалью, – и тогда ему оставалось лишь прилипнуть к этой шевелящейся стене и молиться, чтобы не сорваться вниз. Вдобавок дул ветер – всегда в одном направлении, ему в лицо. Ветер нес с собой ошметки плоти и сгустки внутренностей с омерзительным запахом, иногда завязанные в узлы. Цветков мог только гадать, что происходит на вершине холма, куда он так отчаянно стремился. Но он даже не гадал; он просто полз, не помня зачем и почему. Не исключено, что в этом слепом движении состояла вся его жизнь: сквозь тьму и кровь – к вершине холма, которой, вполне вероятно, вообще нельзя достичь.

Однако он достиг, зная откуда-то, что это не награда и что лучше от этого не будет. Теперь стала видна рана в небесах по другую сторону холма, противоположный склон которого стекал в бесконечность, унося страдающие, агонизирующие, умирающие камни в пропасть мрака, откуда нет возврата. Иначе и быть не могло, потому что камни оказались свидетелями страдания и агонии распятого на кресте.

Инстинкт привел Цветкова к подножию этого креста. Здесь капли кровавого дождя разъедали кожу, жалили в глаза, сжигали волосы. Здесь можно было опереться и лечь на нескончаемую замедленную ударную волну, что расходилась от эпицентра растянувшейся на тысячелетия смерти, открыть рот и принять в себя, как облатки, куски взорвавшейся плоти. Но Геннадий не лег и не принял зловещее причастие. Он продолжал пробираться туда, где инстинкт уравнивался знанием и мог обернуться противоположностью.

Ползти, чтобы наглотаться яда… Что это, если не глупость? Что это, если не проклятие? Но тогда кто проклял его? Уж не тот ли, чье имя Милосердие, не тот ли, который висел на кресте и хотел только одного – умереть в одиночестве, без соглядатаев, без тех, кто станет рвать его на части и затем торговать в розницу его плотью и кровью? Цветков не знал. Он полз для того, чтобы узнать.

Полуослепший, он коснулся головой креста. Здесь было невыносимо. Здесь смерть фонтаном била из-под земли, и этот фонтан давно смыл с трясущихся небес звезды. Здесь уже все было покрыто неостывшей кровью и пронизано судорогами адской боли, которая, словно в насмешку над молитвой о пощаде, длилась, длилась и длилась… С каждым вздохом Геннадий вбирал в себя эту боль, ставшую сутью существования, вырванную из клетки плоти, но не нашедшую себе иного пристанища и теперь призраком ужаса настигшую еще одного Адамова отпрыска.

Стоя на коленях, корчась в кривом зеркале окружающего пространства, он поднял голову и подставил лицо под багровый дождь. Прежде чем кислота этой пылающей крови успела сжечь его зрачки, он увидел картину, оставшуюся в его памяти до самого конца. Тело Распятого, наполовину поглощенное небом, достигало немыслимой высоты и светилось, словно было сложено из тлеющих углей. Руки, прибитые к перекладине креста, казались сожженными крыльями Феникса, которые объяли – конец и начало – всю обреченную вселенную.

А еще Геннадий обнаружил, что он не единственный, кто взобрался на холм, но если им двигала неутолимая жажда разгадать последнюю тайну, то другие явились не за этим. Распятый обещал им жизнь вечную взамен жалких прозябаний, и они пришли за обещанным. И принесли с собой инструменты.

Все померкло. Ослепший Цветков завыл от бессилия. У него больше не было глаз. У него не было оружия, чтобы убить себя. У него не было даже копья, как у того центуриона. Поднявшись с колен, он сделался игрушкой ревущей багровой стихии. Его смело дыханием отчаяния и понесло в небытие. Последнее, что он услышал перед исчезновением, это издевательский голос господина Чичикова, который, забавляясь, произнес: «Хотел бы я взглянуть на ладони воскресшего Христа…»

* * *

Цветков проснулся, учащенно дыша, будто и впрямь взобрался на кровавый холм, а потом сорвался с него в пустоту. Он не сразу понял, где находится. Окутывавший его сумрак был спокойным и уютным – в отличие от багровой мглы схлынувшего кошмара. Даже слишком спокойным. Понадобилось несколько секунд, чтобы поверить: это не уловка с целью устроить еще более жестокую пытку. Если только уловкой не была вся так называемая реальная жизнь… Но эти мысли могли завести слишком далеко и оставить в лабиринте, из которого уже не выберешься. Цветков предпочел бросить их первым.

Итак, для начала: где он? Определенно не в своем гостиничном номере и не в бывшей ведомственной квартире. Откуда-то падал нарезанный квадратами свет… Может быть, он в камере? Нет, это все-таки квартира, но чужая. Чья? Той, что лежит рядом.

Оказывается, все объяснялось просто. И теперь казалось удивительным, что он так долго не мог включиться. Наверное, причиной был этот жуткий сон о бесконечном умирании Христа. И как-то сам собой снова всплыл вопрос о линиях жизни после воскрешения.

Цветков ни секунды не верил в то, что вопрос задавал кто-то извне, а не его подсознание. «Вот до чего доводит общение с хиромантами», – ядовито вставила машинка внутри, которая ни в коей мере к подсознанию не относилась. И ничего не возразишь – женщина по имени Регина, лежавшая рядом, была хиромантом. Еще одним на его голову.

Теперь он вспомнил все. Он сам выбрал ее наугад из списка. И отправился на прием, чтобы кое-что проверить. Как он и предполагал, имело место некоторое различие в интерпретациях, но по большому счету она подтвердила «диагноз», поставленный Чичиковым. А вот чего Цветков предположить не мог, это того, что печать смерти на его руке окажет специфическое воздействие на хироманта. Настолько специфическое, что спустя сорок минут он очутился в ее постели. На этот раз он не пытался отвертеться – мертвецу терять нечего.

Все происходившее на прохладных простынях как будто убеждало в том, что телесно он еще вполне. Не помешали девственная чистота памяти и длительное воздержание. Цветков ударно потрудился в постели и к полуночи был выжат досуха. Потом заснул сном праведника, и явился ему кошмар с кровавым дождем и Распятым на холме… Что он означал? Возможно, ничего, а возможно, таким образом давала знать о себе нечистая совесть. Сейчас, на рассвете, который серел сквозь зарешеченное окно, он чувствовал лишь телесную слабость и опустошенность. Так что те, кто решил навестить его, все рассчитали верно.

Он так и не узнал, как они проникли в квартиру. Услышав посторонний звук, Геннадий успел вскочить с кровати и понять, что бежать поздно, да и некуда. В следующую секунду в спальню ворвались трое в масках с прорезями для глаз. Они двигались предельно целесообразно. Один навалился на Регину, расплющив ее на матрасе; та спросонья взвизгнула, но напавший зажал ей рот. Двое занялись Цветковым, сопротивление которого закончилось, как только его пнули ботинком в обнаженный пах. По сравнению с этим два-три профилактических удара по другим частям тела казались легким массажем. Корчась от взрыва между ногами, он осознал, что ему заломили руки. За спиной щелкнули наручники. Чья-то лапа залепила лентой кровоточащий рот. Цветков едва не задохнулся, пока не сумел втянуть в себя воздух через заложенный нос.