Настоящая фантастика – 2015 (сборник)
Шрифт:
Цветков беззвучно выругался. Он ненавидел загадки, даже пребывая в самом благодушном состоянии, а сейчас тем более. Но деваться некуда – надо с чего-то начинать. Откровений, полученных во время гипнотического сеанса, явно не хватало – если это вообще были откровения, а не игры помутившегося рассудка, запутавшие его еще сильнее. В любом случае головная боль не унималась, и заглянуть в аптеку не помешало бы.
Он развернулся и отправился по обведенному адресу. Вскоре он уже открывал дверь под мигающим красным крестом. Других посетителей в аптеке не было. За Г-образной витриной стояла провизор. Красивое лицо портил шрам через всю щеку. Хотя «портил» – не совсем подходящее слово. Лицо со шрамом и ледяными серыми глазами, способными выстудить тлеющий внутренний ад, производило
Он бросил взгляд на бэдж: Ирина. Провизор смотрела на него со спокойным ожиданием. Поначалу он хотел взять что-нибудь от головной боли, но зиявшие в его прошлом дупла тревожили гораздо сильнее.
– У меня проблемы с памятью.
– Вы хотите вспомнить или забыть?
«Чертовски хороший вопрос», – сказал себе Цветков. И понял, что не знает ответа. Вспомнить все было бы неплохо. Но, возможно, куда лучше было бы все забыть. Он уставился на обладательницу глухого голоса, пытаясь определить, что кроется за этим вопросом – профессиональное уточнение или история человека, который столкнулся с той же дилеммой: вспомнить или забыть. Судя по шраму, перед ним был второй случай.
«Может, хватит, долбаный психолог? – встряла машинка внутри. – У тебя есть дела поважнее».
– Вспомнить, – сказал он. – А потом забыть. Но это вряд ли получится.
Краешек ее рта тронула улыбка, которая не согревала ни на градус. Наоборот, она выражала беспощадность и обещание: нет, не получится.
Ирина начала монотонно перечислять препараты, словно догадывалась, что на самом деле он явился не за этим. После пятого или шестого названия он вздохнул и выложил на прилавок дисконтную карточку, которая могла быть чем-то вроде пропуска. А могла не быть.
Провизор взяла карту и поднесла к глазам. Возможно, значение имел номер. Во всяком случае, продолжение последовало. Ирина вышла из-за прилавка, прикрыла жалюзи на окне, заперла дверь и повернула табличку надписью «закрыто» к улице. Выключила освещение. В аптеке сделалось сумеречно. Узкие клинья дневного света, проникавшего снаружи сквозь оставшиеся щели, нарезали тьму на лоскуты. А заодно лицо и фигуру провизора.
Головная боль усилилась, стала ритмичной, будто эффект полосатости вызывал ее равномерные вспышки. Ирина открыла дверь в глубине помещения. Цветков направился туда без лишних слов.
…Что хорошего можно сказать о мире, в котором все, кого любишь, рано или поздно умирают? Ну, для начала: в нем хотя бы есть любовь и существуют те, кого можно любить. Слабый аргумент. Это все равно что продавать голодным отравленную еду. Или надежду отчаявшемуся. Попользовался? Отдай, когда вернешься с кладбища.
Цветкова до сих пор не покидало ощущение, что несколько часов назад, очнувшись в квартире Регины после «гипнотического сеанса», он вернулся с кладбища, на котором похоронил всех своих близких, все свое прошлое и даже себя, – вот только теперь он по-прежнему не мог вспомнить ни одного имени на надгробной плите и не мог бы самостоятельно найти туда дорогу, чтобы окончательно кое в чем убедиться. Помощь неведомых «благодетелей» пришлась как нельзя кстати. О том, чего это будет ему стоить, он не задумывался – с мертвеца взятки гладки.
Вслед за провизором Цветков вошел в небольшую темную комнату без окон, которая в каком-нибудь техпаспорте наверняка именовалась подсобкой. Здесь действительно стояли холодильники и шкафы с препаратами. Ирина нажала скрытую кнопку, и один из шкафов отодвинулся в сторону, открыв доступ к металлическому люку в полу.
– Дальше вы сами, – сказала провизор.
– Вы уверены?
– У меня нет доступа.
Значит, у него есть? Провизор вышла из подсобки и закрыла за собой дверь. Он очутился в полной темноте, однако, как ни странно, ему стало легче. Темнота не пугала – что хуже смерти могло притаиться в ней? А смерть хотя бы освободит его от всего этого… Но под тяжелыми, вязкими, непроницаемыми наслоениями безразличия,
смирения, усталости, амнезии, превратившими его в ходячий механизм, уже зашевелилась неистребимая тень того, кем он был когда-то, или, вероятно, того, кем еще станет снова.Еще не надежда, но уже не безнадежность. И тревога, которая сопровождает мысли о возможной подмене.
«Это программа, – подсказала машинка внутри. – И значит, тебе не о чем беспокоиться. Беспокоиться нужно мне».
Он нащупал ручку, утопленную в плоскость люка, вытащил ее и открыл вход в подземелье. Спустился на несколько ступеней вниз. Ступил в узкий туннель. Своим неистребимым нюхом хорошей ищейки он чуял не только сырость и холод, но и специфический запах законспирированного подполья. Не того, где плохие поэты и неудовлетворенные женщины играют в революционеров, а другого, гораздо более глубокого, не поддающегося физическому уничтожению. Это было подполье промытого мозга, бомбоубежище сознания, защищенного стиранием и, следовательно, инакомыслием в его первоначальном значении. От любого, имеющего доступ сюда, ничего нельзя было добиться дубинкой, пытками или сывороткой правды. Цветков знал это по себе.
Двигаясь по туннелю, он все сильнее ощущал чье-то присутствие. Улавливал звуки на пределе слышимости – однако им явно не хватало ритма дыхания. Наконец до него дошло, что здесь нет никого, кроме него, а услышать нужно себя, не только машинку, но и другие голоса внутри, а если их стерли, то услышать эхо, которое еще блуждает по нейронной сети.
Он остановился, замер… и услышал.
Потом снова двинулся вперед сквозь абсолютный мрак – идеальный полигон его ослепшей памяти. По мере того как Цветков шел, доверившись инстинкту, он обретал уверенность в том, что уже проходил здесь однажды – тоже в темноте, с мешком на голове, так что разницы никакой. Этот подземный коридор был квинтэссенцией поиска и возвращения, черной радугой, переброшенной через пустоту, высосавшую рассудок, к химерам, которые одна за другой сбрасывали ложные личины, превращаясь в породившие их истинные воспоминания.
Впереди разлилось зеленоватое призрачное свечение. Стал виден контур двери в конце туннеля. Источник света имел очертания прямоугольника, который находился на стене справа от двери. Посередине него темнел пятипалый силуэт. Знакомая штука. Цветков задался вопросом, будет ли ультразвуковой сканер озадачен так же, как Хиромант, узревший на его ладони смертный приговор, уже приведенный в исполнение? Он приложил руку к силуэту. Сканер оказался реалистом. Дверь сдвинулась в сторону, открыв доступ в кабину лифта.
Цветков вошел внутрь и повернулся на сто восемьдесят градусов. Увидел исчезающий во мраке коридор своего стертого прошлого. К нему стремительно возвращалась память. Машинка внутри сказала: «Кажется, они решили, в каком качестве ты наиболее полезен». Он и сам уже догадывался. Геннадий криво улыбнулся, оценив партию, сыгранную теми, кто стоял за этим. Тем более что теперь он стал одним из них. Комбинация была простой и изящной. Она перевернула все с ног на голову и тем не менее устранила все проблемы. В том числе, как это ни чудовищно, – проблему его больной дочери. И ему придется смириться с этим. Жить с этим. Умереть. Возродиться благодаря программе отложенной смерти. Подвергнуться очередному стиранию. Или убрать тех, кого он сочтет виновными. Впервые за много лет у него появился такой богатый выбор. Будто после двухнедельного голодания открываешь забитый продуктами холодильник. Слишком богатый выбор, чтобы принимать решение сразу. У него было время как следует подумать над этим – в своем кабинете.
Он нажал кнопку третьего подземного уровня, на котором находилась штаб-квартира «Лазаря». Пока кабина двигалась, он смотрел на свое отражение в тусклом металле панели. Идеально мутное. Только силуэт, вместо лица – пятно, безликое и неузнаваемое. Каким и должно быть лицо настоящей власти. Незримой, безымянной, неуязвимой, самовоспроизводящейся.
Он собирался воспользоваться ею в полной мере. В личных целях, это прежде всего.
Машинка внутри подскажет, что делать. Надо многое успеть.