Настоящие индейцы

Санта, Моника и Дженни держались поодаль. Индианок можно было различить лишь по цвету волос, так сильно они были избиты. Дженни выглядела самую малость лучше, лицо почти не пострадало, но взгляд стал мертвым. Такого у нее даже в бандитском плену не было.

Мужчины даже головы не повернули на шум. Но взгляды скосили, конечно. Макс, судя по тому, что сидел в вольной позе, отделался легко – без переломов и отбитых внутренностей. Удивительно, если вспомнить, как его топтали. Гай Верона лежал на боку, ему было очень худо. Кер и Тан невозмутимо играли кусками палочек, соорудив из них нечто вроде фишек.

Меня довели до сырой полянки, сильно толкнули в спину. Я удержалась на ногах, подошла к женщинам и молча села.

– В лесу трудно одной, – обронила Санта.

– Да, жаль, что тебе не удалось привести помощь, – сказала Дженни. – Не кори себя. Мы надеялись, конечно, но понимали: ты одна на чужой планете не справишься.

Моника всхлипнула.

– Наш консул – предатель, – ответила я. – Я доехала до него. Он-то и привез меня сюда.

– Чего и следовало ожидать, – негромко сказал Макс. – Вся эта воровская схема должна была опираться на консульство, им нужна была «крыша». Правда, я думал, что предал все-таки кто-то из сотрудников. Оказывается, сам консул.

– Его секретарша как минимум в доле.

– А они любовники, – сказал Макс. – Теперь понятно, как именно погиб Фирс Ситон. Вопросов больше нет.

– Эти, – я показала на стражу, – по-нашему понимают?

– Нет, – не поворачиваясь, ответил Кер. – Их нарочно таких подобрали, чтобы ни слова. Чтобы мы не соблазнили их обещаниями красивой жизни на Земле. Никто из тех, кого мы увидим до казни, не знает федерального. Многие даже старшего индейского не знают, говорят только на младшем.

– Я почему-то думала, у вас один язык.

– Восемь, – сказал Кер. – Шесть – это варварские, дикарские языки. Старший – это язык царского берега. А младший – он степной. Степняков мало осталось, из них всегда набирают воинов, и они не возвращаются домой, чтобы оставить детей. Раньше, когда мой дед был моложе меня, степняков и нас было поровну. Но еще была война, и степняков победили, многим все отрезали и сделали рабами царя. И сейчас, если у степняков рождается сильный мальчик, его с детства забирают в гвардию. Дома остаются только слабые, и степняки из-за этого стали другими, они часто болеют и рано умирают. Раньше говорили, что степной язык старше прибрежного, но степняков победили, а у побежденных не бывает старшего языка, только младший.

Наш разговор разбудил Иду Рафферти. Она отбросила полу плаща, высунула грязную кудлатую голову, уставилась на меня опухшими глазами.

– Явилась, – процедила она. – А притворялась такой крутой разведчицей! Я знала, что ты не справишься. Куда тебе!

Я внимательно рассмотрела ее и отвернулась. Ида являла собой разительный контраст с остальными пленниками.

– Она на особом положении, – пояснила Санта. – Она беременна. И понесла на священной земле.

– Да! – вякнула за спиной Ида. – Я достойна уважения, я офицер, жена и будущая мать! Даже тупые индейцы это понимают! Поэтому меня не казнят!

– Как я устала от всего этого… – пробормотала Дженни. – Ну ладно казнь, эту-то пытку я чем заслужила?!

Моника всхлипнула. Я вспомнила, что она ведь тоже беременна.

– Нет, – глухо сказала Санта, – уже нет. Ее побили, сильно, и теперь у нее нет ребенка в животе.

Над головой нудели комары. С каждой минутой их становилось все больше. Я смотрела в изуродованные лица женщин. У Дженни под бровью сидела муха и сосала кровь. Дженни, похоже, не чувствовала, хотя от укуса уже появилась легкая опухоль, и глаз стал заплывать.

– Джен, сними муху с левой брови, – не выдержала я.

Она потерла пальцами веко, нащупала опухоль.

– Ох ты… Впрочем, это уже не имеет значения. Может, даже к лучшему, хоть медведи лезть перестанут… – она осеклась.

Женщины дружно опустили глаза.

– Тебе лучше приготовиться заранее, – выдавила Санта. – Они приходят каждое утро. Туда, – она показала на сухую полянку. – Берут нас. Делают что хотят до полудня. Потом отпускают.

– Что? – я не поверила своим ушам.

– Да трахают их! – объяснила Ида. – А меня нет, потому что я не какая-то подстилка, я уважаемая женщина! И тебя будут! Чтоб ты лучше свое место запомнила!

Я смотрела на Санту. Она перебирала какие-то веточки и крошки у колена.

– Так принято, – сказала она. – Пленных женщин отдают на потеху. Всегда. На глазах у их мужчин.

– И вы что, терпите?! И мужики просто смотрят?!

– Так принято, – повторила Санта. – Женщина должна подчиняться мужчине. Или она не женщина. Если она не женщина, ее будут бить, как мужчину.

– Слушайте, а вам не все равно? Ну вот что с вами могут сделать, серьезного? И чтоб оно хуже казни было?

Санта вздохнула.

– Делла, смерть близко. Не нужно суетиться. Надо принять то, что свершилось.

Я несколько секунд молчала, выравнивая дыхание. Потом подалась вперед:

– Санта, принять неизбежное – не грех. Грех принимать за неизбежное то, что можно изменить.

Санта подняла голову. Взгляд у нее был спокойный, и я поняла, что эта женщина не подведет. Я только скосила глаза, показывая на Иду, и Санта чуть заметно кивнула, мол, потом и не при ней.

Макс очень внимательно следил за нашим разговором. Мы переглянулись, он тут же пересел ближе к Керу, делая вид, что следит за игрой. Что-то шепнул. Через пять минут Кер поднялся, и Макс занял его место, собрав палочки-фишки. Кер поманил меня:

– Пойдем, я покажу тебе, где оправляться.

Я пошла за ним, к самому болоту.

– Оправляться вон там, – он показал на хилый кустик и понизил голос: – Болото непроходимо. Совсем. В ту сторону берег топкий, но в другую еще хуже, хотя кажется, что можно пройти по корням кустов. Там очень глубоко, один раз наступишь – и все. Что ты хочешь сделать?

– Через лагерь. Я знаю дорогу.

Кер покачал головой.

– Оружие нужно.

– А у стражей взять никак?

– Я думал. Только утром, когда они разделяются. Часть остается с нами, часть уводит женщин. Когда они вместе, их трудно победить. Я могу драться, Тан может, коммандер может. Гай не может, его сильно ударили, он почти всегда лежит.

– Идти-то может?

– Захочет жить – пойдет и побежит. Не захочет – умрет. Я дам ему легкую смерть. Вчера он просил нас удавить его, так мучился от боли. Но утром ему полегчало.