Настя Иванько и полуостров Крым (рассказы)

– Будешь коньяк? Армянский!

Матвей потрогал в кармане джинсовой куртки янтарный шарик.

– Сегодня как-то хочется лечь на трезвую голову.

– А я немножко приму… Григория Ефимовича положили в Склиф. Барсик ему когтями занес инфекцию.

– Детородная функция сохранится? – Мотя так уминал картошку, за ушами трещало.

– Только если за операцию возьмется академик Фердыщенко. Из Кремлевки.

– Фамилия знатная.

– Есть не только плохие новости, а и отменная.

– Во как! – Мотя с яростью наворачивал бутебродец с красной икоркой.

– К нам в гости приезжает моя мама.

– Варвара Филипповна?

– Хочет поддержать нас в трудную годину.

5.

Варвару Филипповну Мотя не любил.

Чувство неприязни было взаимным.

Выглядела теща, ну, просто ангельски. Миниатюрная, в отличие от дочурки, голосок нежнейший. Правда, частенько срывалась на мат. Сказывалась долгая жизнь на лоне природы. Она под Магаданом, в селении Глубокая Щель, выращивала 37 козочек и одного козла. Окружение в поселке соответствующее названию – пьянь да рвань. Золотая рота! Беглые зеки, недавно откинувшиеся, вот-вот сядущие.

Перед сном покрутил вещуна на ладони, сунул под подушку. Никто не должен помешать. Благо, вот уже лет десять, как спят с супругой на разных ложах.

И снится Моте презабавнейший сон. Будто работает он ни больше ни меньше гробовых дел мастером. И к нему в маленькую, но уютную полуподвальную мастерскую приходит теща. Мнет в руках носовой платочек.

– Я тут помирать собралась, – говорит, – так посоветуй, зятек, красным мне панбархатом гроб обивать или же темно-зеленым?

– Темно-вишневым. Стильно и вкусно!

– Нет, темно-вишневый – это слегка моветон. Вишня сигнализирует о празднике жизни. Я же, бля, собралась в долину теней.

– Тогда давайте красным.

– Лады… А древесный материал? Не подсунешь ли ты мне щелястую сосну?

– Мама, как можно?! Исключительно из магаданского дуба. Вы же родная! Всего один раз хоронить.

Очнулся, ухмыляясь.

Экая махровая чушь!

Теща, вопреки суровому быту, а может, и благодаря, выглядит что конфетка. Не дашь больше пятидесяти. На возраст намекает только вставная золотая челюсть.

Вечером Варвара Филипповна явилась с огромной клетчато-бомжовской сумкой, дно у оной в кровавых подтеках. Пояснила:

– Забила Яшку, козла. Продала стадо. Желаю малехо передохнуть от своей Глубокой Щели. С годок пожить у вас. Сходить в мавзолей к дедушке Ленину, повидать Кремль. Может, в окошке каком увижу самого президента РФ.

– В тесноте да не в обиде! – ликующе всплеснула руками Елизавета.

Мотя молчал. Лишь вышел на балкон покурить.

Что было в теще хорошо – кашеварила она знатно. За козла Яшку он готов ее неделю терпеть. Не больше.

Плов с козлятиной вышел на славу. С морковью, с укропом, с урюком.

– Самогонки магаданской притаранила, – теща достала из сумки литровую бутыль с мутной жидкостью. – Первач!

– С выпивкой решил пока подзавязать, – подмигнул Матвей. – Пишу чрезвычайно серьезную статью о скарабее.

– Это таракан такой?

– Жук священный. Из Египта.

– Чем бы дитя не тешилось, – примирительно улыбнулась Елизавета Ефимовна.

– Мне-то чего? – Варвара Филипповна накатила первачок, затем изъяла из кастрюли мозговую кость. Принялась с яростью ее долбить о тарелку. Мозг не вылетал. Тогда она взяла кость, как охотничий рог, стала высасывать.

Мотя скривился. Никакой культуры. Пещерная бабушка.

Костный мозг со свистом выскочил.

Теща вдруг выкатила глаза, захрипела, да и рухнула на пол.

– Искусственное дыхание «рот в рот», – посоветовал Мотя.

– Знаю… Звони в скорую!

Еле дышащую Варвару Филипповну увезли в медицинской карете.

Врач сказал, что вместе с мозгом она проглотила кусочек кости. Он-то и перекрыл горловой проход. Хорошо хоть можно дышать носом.

– Все будет нормалек, – потирал руки Матвей.

– Ты так считаешь? – зло сощурилась Лиза.

– Ну, не я же ей эту кость запихнул. Ты чего?

6.

И грезится Моте, будто он сидит за пиршественным столом. В Кремле! Напротив его – сам президент РФ, Юрий Абрамкин.

Вертикаль ему и говорит:

– Ты, брат, на дикий рис из Бомбея налегай. Поливай его от души манговым соусом.

Мотя кушает.

Рисинки тоненькие и длинные-длинные. Никогда еще такого не едал.

Абрамкин хлопнул в ладоши:

– Пора веселиться!

Тут из боковой двери выскочили шесть креолок в трусиках-стрингах, в страусовых радужных перьях.

Грянула жизнеутверждающая ламбада.

Какие же миленькие эти креолки! Сколько сексуальности в каждом их мускулистом подергивании!

– Всем танцевать! – президент РФ другой раз хлопнул в ладони.

Из потаенной боковой двери выскочила вся кремлевская администрация.

Как же лихо плясали чиновники. И все такие знакомые, почти родные, лица.

Мотя, слегка отяжелевший от еды, схватил миниатюрную креолку за голую талию. Жезл его любви вдруг наполнился торжествующей силой. Такого с ним не было лет уж двадцать.

В карих глазах креолочки он прочитал «Да!» Малиновые ее губы к нему потянулись.

Проснулся он от сладостно мучительной пытки эрекции.

– Что там тебе приснилось? – жена подозрительно глядела на вспученное одеяло. – Звони, милок, Жаркину! Пусть кликнет академика Фердыщенко. Он пособит переводу мамы в Склиф. Мне так сподручней их будет посещать дуплетом с Гришей.

– Почему именно Жаркин?

– А его влиятельные Рублевские дамы? Достаточно их одного словца.

Только изготовился нащелкать номер Вадимчика, ему звонок. Голос чухой и четкий.

– С вами говорят из Кремлевской администрации. Сможете к нам подъехать часа через два?

– Яволь… – от испуга перешел на иностранный Мотя.

Никогда не думал, что увидит Юрия Абрамкина так близко. Мускулистый, сухой, стремительный. Жестко пожал руку. Указал холодными голубыми глазами в кожаное глубокое кресло.

– Матвей Львович Пузиков?

– Он самый.

– Тут такие дела… Орлы из орготдела пошерстили мою родословную. Оказывается, вы мне приходитесь троюродным братом.