Натурщица Коллонтай
Шрифт:
А молодой человек осмотрелся и кашлянул себе в кулачок, аккуратно. Вежливый, сразу понятно, что не нашей школы поведения.
Говорит:
— Дело в том, Александра Михайловна, что, вероятней всего, я ваш родной внук. Моя фамилия тоже Коллонтай, а имя Пол. Или можно Павел, если по-русски. Пол Коллонтай. Такое имя дал мне мой дадди Михаил Павловитч Коллонтай в памят мой же покойный дедушка Павел Андреевитч.
Я:
— Какой дади?
Он:
— Сорри, мой папа.
Я:
— Какой сори, кто?
Он:
— О, извините, мой папа.
И засвистел вдруг.
Чайник с кухни.
Я:
— Погоди
Подымаюсь, ковыляю в кухню, последними ногами, на упадке сил. Выключила свисток, чайник сняла и обратно на конфорку опустила. Понимаю, не донесу.
А ещё осознаю вдруг, что не Паша это мой, а Мишенькин сынок, как он сказал, и только сейчас долетело до головы.
Господи боже, внук родной приехал, из Канады, ко мне!
Живы, живы!
Помнят меня!
И приехали!
Господи, услышал ты слова мои самодельные, одарил мою старость внуком родным, неужто и впрямь это он сейчас в столовой Леонтий Петровича сидит?
И начинаю рыдать, там же, на табурете.
И воды не пришлось пить, как когда-то себе же советовала для слёз.
Слёзы текут — а я не верю.
Они текут — и начинаю верить помаленьку.
Дальше текут — и снова не верю.
Что же, думаю, такое, Шуринька моя, за что мне всё это?
И тут он входит, услыхал, видно, мои горькие звуки счастья.
Присел рядом на корточки, руку на плечо положил и потянул меня к себе.
А дотянув, в голову поцеловал, в лоб, точь-в-точь как Паша, дедушка его, делал со мной.
Он:
— Не плачьте, пожалуйста, бабушка дорогая, ведь всё окей, да? Всё нормално? Мы с вами встретились, хотя я не рассчитывал эту встречу, если быть честно, но я очен рад, что вы оказались живой и такой красивой женщина. Теперь в наша семья будет ещё один близкий человек и родственник.
Я:
— Откуда ж ты взялся, Пашенька? Почему так долго не ехал?
Он:
— Не имел достаточно информация, бабушка дорогая.
Я:
— А Пашенька-то мой живой хотя бы или неживой уже?
Он:
— Ваш Пашенка, мой дедушка, неживой в 1980-м, хард аттак. А я родился в 1986-м, и не знал Пашенка, только видел фото.
Я оторвалась от табурета и трижды перекрестилась.
И опять опустилась, ноги всё ещё не хотели подчиняться и держать.
Я:
— А Мишенька мой живой, сыночек кровный, отец твой?
Он:
— О да! У папы прекрасный дом в Роуздэйл, он очен успешный финансовый консалтант, а я живу на Стилс-Янг, в кондо, это несколко северней. Когда приедете в гости, покажу вам наш город. Вы не против, бабушка? У вас будет отделная комната с отличным видом на город, ок? Вы имеете свободная виза или как это у вас?
Я:
— А почему он столько лет не хотел приехать сюда, твой отец, и повидать меня?
Он:
— Это отделная тема, давайте не сейчас. Окей?
Я:
— Окей, Пашенька, окей. А ты как здесь вообще, по работе или ко мне?
Он:
— Я имею резервейшн в хотел. Буду в Москва десят ден, для бизнес.
Я:
— Никакой бизнес, у меня будешь жить, у тебя тоже комната будет отдельная, кабинет Леонтий Петровича с раскладным диваном. И тоже с видом не хуже вашего, на бывшую царскую конюшню, хоть и развалили её.
В общем, Шуранька, остался он.
И уже скоро доживает срок, здесь со мной, мальчик мой милый, одно лицо с Пашенькой моим покойным.
А тут недавно спрашиваю, как стрельнуло в голову вдруг: а мол, есть,
может, у тебя отца твоего фотография с собой?Он бумажник распахивает, из-под прозрачного отделения вытягивает и подаёт мне.
А там все они, всей семьёй, кроме Паши, уже после смерти снималось.
По бокам близнячики Есфиревы, Илюша и Ефимка, оба взрослые окончательно, под сорок, наверно. Левей сама она, мачеха-ненавистница, росомаха старая на канадской пенсии, жутко постаревшая, седая вся, но и улыбчивая, правда, и с той же горбиной на носу. Подле неё Пашенька-Пол, внучок мой стоит, ещё со школьного возраста, видно, фоточка та. А уж потом Миша сам, Мишенька, между ним и вторым близнецом Рохлиным.
Смотрю и думаю, снова с ума отъезжаю!
С Леонтий моим Петровичем — покойником одно лицо!
Не бывает же так, Господи моё!
Не может такого, чтобы сын на одного моего походил как влитой, а внук на моего же другого.
И так же неотличимо.
Кто ж тогда чей и от кого, Господи?!
Глянула ещё раз на фотографию ту и вернула Пашеньке, но эмоцию внутри себя сумела всё же удержать, хотя и не она была у меня в тот момент, а сильнейшее чувство — помнишь, объясняла разницу? Не хотела внука в эти свои сомнения втягивать, хотя и по-любому счастливые, откуда ни взглянуть.
А сегодня проснулась и поняла, что и весь вчерашний день, и всю сегодняшнюю ночь уже не думала об этом, растворилось внутри меня всё ненужное, осталось только светлое и лучшее из того, чем одарила меня моя неуклюжая длинная жизнь.
А третьего дня, когда Павлик ушёл трудиться на бизнес, взяла его паспорт и сходила к нотариусу, завещание делать на него, метры свои оставлять, весь этот миллион вместе с обстановкой и картинами. Контора эта всё там же, куда Леонтий Петрович меня водил, но только уже с евроремонтом и очередями.
А радостью мне поделиться уже не с кем. Отец Александр не дожил до этого дня, тихо почил три года тому, а он бы, я знаю, непременно помолился бы за нас и сказал Господу благодарное слово — умел делать это как никто больше.
Теперь у нас настоятелем другой, молодой, слишком ухоженный какой-то и чересчур красиво постриженный, волосок к волоску на гель уложен.
И в модных очочках через синее стекло.
Этот меня выделяет равно с другими, не замечает просто, когда прихожу к службе. Спасибо отцу Александру, что дар мой тогда не принял, а попросил выждать срок — не то бы не досталась теперь Павлику моему Остоженка в память меня. А этот, молодой, мне почему-то кажется, понёсся бы вприпрыжку оформлять, а там хоть трава не расти. Может, из-за того, что его часто по телевизору показывают, как усердно выступает за религию против демократии либерализма? Или что машина его чёрный Мерседес?
Да и бог с ним, я уже давно сама по себе, а он пускай сам по нему.
Всю свою жизнь после Паши моего думала я, что нет больше и уже не будет у меня никого, кроме тебя, Шуринька.
Ты была и есть для меня целая огромная планета 2467, сияющая надо мной, греющая и озаряющая своим планетным светом мою неумную недозревшую душу, дающая надежду, что не всё в этом мире так плохо, так безнадёжно и так погано устроено — что нет мне, бездарной и невежественной колотушке, места среди достойных людей, как и нет надежды обрести у сердца покой, если ты не сильная, не образованная как надо и не столь же гармонично развитая личность, как вы с Пашей, родные мои.