НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА - ОСОБЫЙ РОД ИСКУССТВА
Шрифт:
"Возвращение" - цепочка новелл; большая повесть Гуревича "Мы - из Солнечной системы" сюжетной обособленностью частей тоже напоминает цикл. Иные из глав ("Функция Шорина", "Ааст Ллун, архитектор неба"), подобно некоторым новеллам "Возвращения", тоже печатались отдельными рассказами. Возможно, авторы и назвали свои произведения повестями, а не романами, ощущая их недостаточную сюжетную цельность.
Цикл братьев Стругацких охватывает сравнительно близкое завтра, когда, по мнению авторов, сохранятся некоторые пережитки прошлого. В героях черты будущего смешиваются с "родимыми пятнами" прошлого. Стругацкие как бы вращают свой "магический кристалл", ловя то ту, то эту грань
В этом своеобразие повести и в этом ее типологическое отличие от романов Ефремова, Снегова, Мартынова. Концентрируя внимание на отдельных сценах и эпизодах, Стругацкие достигают большей художественной яркости, чем, например, Мартынов в романе "Гость из бездны", но проигрывают в отчетливости концепции, составляющей силу романов Ефремова и Снегова. Ради широты охвата и разносторонности картины Стругацкие вынуждены поступаться определенностью своей мечты. Правда, писатели выступают зачастую разведчиками наименее ясных проблем будущего. Свободная ассоциация фрагментов как бы оправдывает коэффициент неизвестного в системе мечты.
Зависимость жанра от литературной традиции относительна. Ни жюль-верновские "Необыкновенные путешествия", ни советская социальная утопия 20-х годов, ни производственно-фантастический роман 40-50-х годов не были капризом субъективного выбора. И обращение к традиции, и экспериментаторство в фантастике, как и в реалистической литературе, обусловлены прежде всего жизненным материалом.
Структура цикла возникает тогда, когда уже возможна "доводка" частей, но еще не до конца ясно целое. Один из циклов книги рассказов Альтова "Легенды о звездных капитанах" (1961) озаглавлен: "Может ли машина мыслить?". Сегодня уже вырисовывается этот вопрос, но однозначно отвечать еще рано. Альтов дробит его на цепочку сюжетов, отрабатывая в каждом часть проблемы.
Если реалистический роман о современности существен широким обобщением жизни, то в научной фантастике роман в отличие от других жанров отражает общую картину знания, общее взаимодействие науки с человеком и обществом. Состояние науки не всегда благоприятствует целостному изображению ее перспектив. Фантасты оттого и совершают заезды в смежные жанры (отсюда гиперболизация приключенчества, поверхностная памфлетность и т.д.), что внешним, формальным единством пытаются восполнить недостаточную концепционность содержания.
В этом отношении 60-е годы оказались переломными. "Дальняя" тематика означала переход знания на новый уровень. Во-первых, стала очевидной непосредственно производительная роль науки, о чем фантасты прежде только догадывались. Во-вторых, существенно изменилась опора фантазии - научное мышление: оно включило наряду с точным знанием гипотетические предположения о путях развития науки и элементы образной логики. И, в-третьих, - самое главное для структуры научно-фантастического романа - дробление наук дополнилось их интеграцией.
Но специализация и дифференциация отнюдь не исчезли. Обособление частных тем в системе знания - одна из важных причин дробления фантастического сюжета на цепочку новелл. Не случайно в 60-х годах новелла наряду с романом получила небывалое развитие. (Только авторских сборников рассказов, не считая коллективных и множества журнальных публикаций, вышло в это время больше, чем за всю историю советской фантастики.) Порой казалось: не пробил ли час новеллы? не пришло ли ей время взять реванш за почти безраздельное господство романа в 30-40-е годы?
"Приключения современной научной мысли столь сложны", ищет этому объяснение фантаст-новеллист
Альтов (в письме автору этих строк), что часто "нельзя дать "сплошной роман"". Научная мысль, впрочем, никогда не была проста для своего времени. Причина нашествия новеллы, может быть, в другом - в лавинообразном нарастании информации. Необъятное море частных тем, растекаясь бесчисленными ручейками, казалось бы, должно создать для романа непреодолимые трудности. Но многотемье породило лишь жанрово-тематический "взрыв", не помешав появлению крупных эпических произведений, хотя форма их изменилась. Параллельно дроблению идет генерализация, интеграция. Может быть, в силу этой двойственности картины знания многие научно-фантастические романы и повести 60-х годов построены по принципу цикла либо как компромисс между цикличным, ассоциативным объединением фрагментов и единой сюжетностью ("Возвращение" и "Стажеры" Стругацких, "Лезвие бритвы" и "Час Быка" Ефремова, "Мы - из Солнечной системы" Гуревича).Оживление фантастической новеллы имело место и прежде, на рубеже минувшего и нынешнего веков, в 20-е годы - как раз в периоды так называемого кризиса естествознания, когда философский фундамент наук обнаружил известную противоречивость. Утрачен был прежний стройный порядок, наука и техника казались хранилищем разрозненных сокровищ. Эта дробность как нельзя лучше поддавалась рассказу с его локальностью - направленностью на "случай из науки" (аналогично "случаю из жизни" в реалистическом рассказе). Повести Циолковского распадаются на локальные очерки. Преимущественно в жанре рассказа выступил как фантаст Брюсов.
Сужение жанровых рамок и упрощение повествовательной формы закреплялось органичной для фантастов-ученых популяризаторской установкой. (Рассказ, кстати сказать, оставался оптимальным жанром и для "ближней" фантастики, тоже являвшей разновидность популяризации). Просветительские тенденции поддерживали жанр рассказа в годы реконструкции народного хозяйства.
В середине века дифференциация наук достигла "предела". Специалисты в разных областях стали плохо понимать друг друга. Рассказ словно принял на тебя задачу текущей научно-фантастической экспресс-информации. Парадоксы нынче множатся так же быстро, как и умирают. Рассказ торопится запечатлеть процесс "проб и ошибок". Через рассказ и новеллу вливается поток самых рискованных идей, в роман и повесть чаще отходят уже апробированные (во всяком случае - фантастами).
Тем не менее картина знания в середине века существенно иная, чем в начале. Дробление и размежевание - это на уровне фактов и частных закономерностей. Чем выше ветвится древо знания, тем мельче дробление наук, но тем тесней переплетаются самые отдаленные отрасли - по линии наиболее общих научных закономерностей. Здесь начинается подлинное взаимопонимание - и ученых разных специальностей, и человека и науки, и науки и общества. Процесс интеграции, включая взаимопроникание науки и социальной жизни, создает методологическую предпосылку целостной научно-фантастической концепции. "Случай из науки" чаще видится в единой системе научных проблем, завязанных в один узел с социальной жизнью.
Короткому рассказу не под силу охватить эту диалектику. Новеллы группируются в циклы. Можно вспомнить тематические циклы в книгах Варшавского "Молекулярное кафе" (1964), "Человек, который видел антимир" (1965), "Солнце заходит в Дономаге" (1966), в альтовских "Легендах о звездных капитанах", книге Михайлова "Люди и корабли", Войскунского и Лукодьянова "На перекрестках времени" (1964), в их же цикле "Жизнь и приключения Алексея Новикова, разведчика космоса" (1966), серии рассказов-гипотез Казанцева о пришельцах из космоса - список далеко не полный. Все это не механически сколочено, авторы водушевлены одной и той же темой, одной фантастической концепцией.