Навь
Шрифт:
– Двойку огреб?
– Отстань.
Он почувствовал, что сейчас расплачется всерьез. Кинулся к себе в комнату и замер на пороге.
Карна сидела в кресле, положив на колени толстую книгу, и сосредоточенно шевелила губами. На изумленное восклицание Славки она ответила:
– Читать по-вашему пробую, отроче. Трудно.
Славка, удивляясь безмерно, спросил, что она читает, а узнав, что "Слово о полку Игореве...", с тоской вздохнул.
– Я начинал. Только скучно.
Карна погладила книгу ладонью, откинулась на спинку кресла и начала мерным речитативом:
–
начяти старыми словесы
трудных повЕстий о плъку ИгоревЕ,
Игоря Святославлича?..
Старый язык, казавшийся непонятным и смешным, вдруг зазвучал отчаянно и тревожно. В нем, как на Славкиных рисунках, летели всадники, пузырилась кровь на траве, лисы лаяли на красные щиты и раскидывала вещие синие крылья дева Обида.
... чръна земля подъ копыты костьми была посЕяна,
а кровию польяна:
тугою взыдоша по Руской земли.
Славка видел поле с росными травами и багровый солнечный свет, и два войска сходились по черной траве.
НЕмизЕ кръвави брезЕ
не бологомъ бяхутъ посЕяны
посЕяны костьми рускихъ сыновъ.
Карна едва дотянула строчку, тяжело закашлялась.
– Не надо! Не надо больше!
Точно возвращаясь из неведомых далей, она открыла глаза.
– Опять напугала тебя, Славушка? Прости.
Он принялся болтать про всякую чепуху - про школу, про мышь, которую грозились подсунуть вредной математичке, про то, как Никодимовна окаменела над следами копыт... А сердце отбивало шальную дробь. Поз-дно...
Тут на пороге появился Дмитрий.
– Здрасьте вам! Лихослав, ты что это творишь?
– А что?
– растерялся Славка.
– Обормот.
Димка решительно вынул из его рук стакан молока и кусок батона, обильно политый медом. Причем изрядно отпитый и надкусанный.
– Если у тебя совести нет, - сообщил братец ядовито, - то давай, лопай дальше.
Славка покраснел. И вперед Димки вылетел из комнаты.
Старательно прикрыв кухонную дверь, они слегка пошипели друг на друга в воспитательных целях.
– Мое дело, конечно, сторона, - сообщил Дмитрий наконец.
– Только знаешь, братец, если она по ночам будет летать невесть где и возвращаться насквозь мокрая, то проживет у нас до морковкина заговенья. Если от воспаления легких не помрет.
Славка только головой мотнул. Во-первых, унего молоко убегало. А во-вторых, знал он, что Димочка врет. То есть заливает. То есть лапшу на уши вешает. Славка его с рождения знал со всеми его закидонами. И без разницы было, что Дмитрий стоял спиной, упираясь лбом в стекло. Потому что даже эта спина светила и сияла. И Славка понимал, что Димка Карне рад. Очень.
В кухне повисло молчание.
– Да, кстати, - сказал Дмитрий не своим голосом, - я тут горчичники достал. Через ту Томочку, м-м...
Славка сел на табурет. Очевидно, предстоял очередной сеанс войны с Димкиными воздыхательницами. На тему: "Нет, одобрить такие уши определенно невозможно!"
– Так ты это...
– продолжил Дмитрий.
Славка понял и порадовался, что сидит.
– Я не умею.
– Я тоже, - Дмитрий сверкнул глазами из-под насупленых
бровей и скрестил руки на груди. Короче, самоустранился.Славка привычно провел мыском по половице:
– Дим, а?
– Надо.
Под зловещим взглядом Дмитрия блюдечко вырвалось у Славки и разбилось, горячей водой укусив колени. Карна обернулась, приподнявшись на локте.
– Нет, нет, - заторопился он, собирая осколки.
– Я так... выскользнуло. Он врал и знал, что и Карна, и Дмитрий это чувствуют, но ведь...
– Баклан, - сказал Дмитрий, отбирая у Славки новую порцию горячей воды. Иди уж.
Помог Карне поднять рубашку и наткнулся рукой на шрамы...
– ... так будет, так станет, когда задуют свечу...
Дмитрий прижал ладонью звенящие струны. Сейчас, щелкнув, соединятся контакты, ток побежит по проводам, и вспыхнувший в вакуумной колбе свет заставит тени сделаться тенями. Так проще. И так, пожалуй, честнее. Мертвым лучше оставаться мертвыми.
Глава 10.
– По-моему, ты с ним либеральничаешь, - Алла грациозно потянулась, прекрасно сознавая производимый эффект.
– Эти рисунки, всадники...
– Самое странное, что они есть.
Алла взмахнула ресницами:
– Мало тебя на кафедре ругали? Дмитрий, ты же взрослый человек!
– Да, - сказал Дмитрий.
Яркий ноготь Аллочки брезгливо ткнулся в рисунки:
– Не знаю, как ты, но я в своем доме такое бы держать не стала.
Дмитрия слегка покоробило, но он смолчал. Любимым девушкам иногда стоит прощать ригоризм.
– Ну что, что ты в этом находишь?
– завелась она.
– Веришь в ерунду! Иногда мне кажется, что ты меня не любишь.
Она произнесла это патетическим шепотом - как в сериале, и осторожно, чтобы не размазать тушь, промакнула платочком глаза.
– Да, - сказал Дмитрий. И вдруг опомнился: - То есть, как это?!
Лицо у него в этот момент, по мнению Аллочки, было преглупое.
– Ну-у...
– она капризно выпятила губы.
– Вот когда-то любили. Эти самые... рыцари. Для дам были готовы на все. Ну там, со скалы прыгнуть...
– Ага!
– по-военному рявкнул Дмитрий, лихорадочно соображая, есть ли в окрестностях Гомеля скала и не сойдет ли за нее труба в парке Луначарского.
Алла сморщилась.
– Дурак. Ты для меня даже эти рисунки сжечь не решишься.
– Зачем - сжечь?
– удивился Дмитрий.
– Славка...
– Ну да, конечно, - девушка всхлипнула.
– Он тебе брат, а я никто. Тебе для меня даже этих бумажек жаль!
– Да не жаль!
– с досадой выкрикнул Дмитрий, пробуя ее обнять. Алла отшатнулась.
– Да, конечно, брат и все такое. И Карна.
– Что?
– Что слышал! Думаешь, у меня глаз нет?!
Она рванула со стены портрет в тонкой деревянной рамочке.
– Я не стану жечь.
– Тогда я сама сожгу!
– она сгребла рисунки в охапку и понесла к ласково подмигивающей в углу зала печке. Листы разлетались по дороге, Алла подбирала их, роняла следующие. Ломая ногти, обжигаясь, дергала дверцу. Швыряла листы в огонь. Их было много, они не вмещались, свернутые, не хотели гореть.