Наваждение

– Она бы ничего не поняла. Пока не поняла. Дай ей время, и она смирится.

Она резко освободилась из его объятий и вышла на веранду, облокотилась на перила и стала разглядывать мыльные деревья, молчаливыми часовыми возвышавшиеся в саду. Где-то слышался собачий лай, и золотистые огни фонарей все еще сияли на улицах Французского квартала.

Их обычаи! А она-то воображала, что сможет пережить это, что ее не убьет весть о том, что Адриен женился. Она с самого начала знала, что ей никогда не суждено быть той, которую он когда-то поведет под венец. Временами она грезила, что они могли бы отправиться в Париж, где табу на смешанные браки соблюдалось не столь незыблемо, – но ведь тогда им было бы заказано возвратиться в Луизиану, даже теперь, когда всем пообещали равные права. Готовая навсегда расстаться с родиной, принести для него эту жертву, она понимала, что он никогда на такое не пойдет, и твердила себе, что должна безмерно радоваться тому, что уже имеет.

Возможно, она как-то бы смирилась, если бы его невестой оказалась креолка, но эта английская девица – совсем иное дело. У Лестины были шпионы и в Бовуар-Хаусе, и в особняке Ладуров на Рю Рояль. Лестине достаточно было лишь дернуть за ниточку этой хитрой сети, и тут же ей доставлялись самые свежие новости. Люди черной расы, связанные в одну цепь страхами перед хозяевами и суевериями, по-прежнему поддерживали друг друга. Размахивавшие флагами и кричавшие на демонстрациях о свободе и демократии политиканы сумели лишь едва зарябить поверхность этого болота.

– Она не такая, как все, и на нее работает белая служанка. Ее мало волнует, кто что про нее скажет, а свои платья и все прочее она покупает в том новом магазине у Понтабла Билдингс, что содержит Жаклин Ламарш. Вид у нее такой, будто под платьем у нее нету корсета, да и еще кое-чего. А еще она таскается на кухню да болтает с поваром, а наряжается при этом прямо в передник и в тюрбан – вот вам и пожалуйста, – докладывала ей Кандида, наполовину француженка, наполовину сенегалка, с которой Лестина была знакома с детских лет. Как и многие квартероны, чье благополучие пошатнулось из-за войны, она была вынуждена пойти в услужение и теперь работала в Бовуар-Хаусе. – Она всегда поступает так, как ей заблагорассудится, – продолжала Кандида, – да только теперь, похоже, она совсем повредилась в уме из-за любви к мичи Адриену. Прям чумная ходит.

– Женщине не надо пить любовного зелья, чтобы сходить с ума по нему, – заметила Лестина, угощая Кандиду рисовыми пирожными и лимонадом, когда они в очередной раз повстречались на рынке.

– Если что-то нужно сделать, ты только скажи, Лестина, – отвечала Кандида, и ее лицо выражало полную преданность. – Помнишь, как ты спасла меня? Отвела к своей матери, а она помогла мне избавиться от большой неприятности. – Мари Кларемон славилась не только как чудесная нянька и повитуха: она занималась и абортами.

Лестина кивнула и обняла свою приятельницу за талию. Год назад Кандида забеременела от грузчика-негра и боялась признаться в этом родным, которые гордились своею дочерью и собирались выдать ее замуж по меньшей мере за торговца-мулата.

Таким образом, за те недели, что Кэтрин провела в Новом Орлеане, Лестина, сидя в своем тихом домике, успела сплести целую паутину и затаилась в ее центре, словно паук, строя различные планы, завязывая новые знакомства и собирая информацию, неотступно думая об Адриене в то время, когда его не было с нею. Поначалу она лелеяла дикую надежду на то, что он сочтет англичанку чересчур своевольной и откажется от нее, переступив волю матери. Но пока этим и не пахло.

– Почему ты здесь в этот вечер? – спросила она, слегка смягчившись. – Я не ждала тебя так рано.

– Кэтрин обедает с лордом Сэдриком.

– Значит, ты просто сбежал? Удрал ради того, чтобы за спиной у своей суженой повидаться со мною? – Поддразнивая его, она провела пальчиком по его губам. – А что из себя представляет английский милорд? Может быть, он окажется неравнодушен ко мне. Говорят, он постоянно крутится в салоне у Фени. Я удивлена, что ее девицы до сих пор не проболтались ему о нас с тобою. Временами я даже скучаю по ним и по тамошней жизни.

– Перестань же, Лестина! – Его руки тисками сжали ее обнаженные плечи. – Я ненавижу, когда ты так говоришь. Кэтрин уедет завтра одна, я лишь позже отправлюсь за ней. И мы будем вместе каждую ночь, ch'erie.

– Когда назначена свадьба?

– После праздника Святого Иоанна.

– В ноябре. Тогда будет уже довольно прохладно и сыро, но ведь тебе все равно придется сидеть взаперти со своей женой в вашей спальне. Она заберет тебя с собой в Англию? Чтобы похвастаться своим красивым мужем-креолом перед светом? Уверена, что она так и сделает, мичи.

– Почему ты обращаешься ко мне с этим старым рабским титулом? – взорвался Адриен, чего она и добивалась своей речью. – Я не твой хозяин. Ты свободна. Я не имею на тебя никаких прав.

– Да неужели, мичи? – Она вложила как можно больше яда в это слово. – Я свободна, вот как?

– Да свободна. Ты родилась свободной, и твоя мать тоже. Ты ведь сама рассказывала мне, что твои предки выкупили себя на волю задолго до того, как сюда полезли янки со своими аболиционистскими бреднями. Они устроили здесь полный хаос. И теперь никто толком не знает, кто он есть, – он развел руками. – Этот дом – твой. Я подарил его тебе. И ты можешь распоряжаться сама своей жизнью.

Лицо Лестины скривилось от боли. Опять эта самовлюбленность Адриена, абсолютно равнодушного к чужим горестям. Ей захотелось влепить ему пощечину, чтобы хоть немного заставить подумать о том, как он ее оскорбил.

– И что ты мне предложишь? Выйти замуж за цветного торговца, или рыбака, или могильщика, или портного? Или открыть собственный бордель? Так поступают многие женщины в моем положении, когда их бросают белые любовники, не так ли? – Ее голос был полон горечи.

Он покачал головой, смущенный такой непримиримостью. До сих пор он надеялся, что она поможет ему разрешить его дилемму. Однако в Лестине открылась новая, доселе неизвестная ему черта, и она его совершенно не устраивала. Ему казалось, что она вполне довольна тем, что получает от него деньги, что он по-прежнему будет содержать ее так, как здесь было принято, и проводить с нею время, когда к тому представится возможность. Такова была традиционная роль игрушки в здешнем обществе.

Обнаружившиеся собственные чувства Лестины в какой-то степени уравняли их или – что еще хуже – поставили ее выше, с чем он не смог бы согласиться ни за что в жизни. Всего лишь сто лет назад его предки обращались с привозимыми в трюмах кораблей африканцами хуже, чем с домашней скотиной. С течением времени откровенный расизм прикрылся налетом европейской культуры, однако он не исчез полностью, продолжал будоражить многие умы и временами прорывался на поверхность.

Источником такого отношения являлся страх, страх перед теми, кто ценой своих унижений и непосильного труда вознес плантаторов на недосягаемую высоту. Хозяева втайне трепетали перед непоколебимой верой и покрытыми мраком тайными искусствами своих рабов. И все же именно черным рукам доверяли они своих новорожденных, черные груди вскармливали их молоком, мягкие африканские голоса пели им колыбельные песни, а позже знакомили их с легендами, музыкой, танцами и многим другим.

Адриен, конечно, не задумывался над таким раздвоением собственного сознания, он просто испытывал безотчетное желание вымолить у нее прощение.

«Но не могу же я пасть перед ней на колени», – думал он, испугавшись подспудного порыва. Вместо этого он возобновил свои ласки, надеясь своим мастерством в роли любовника разбудить в ней чувственность и увлечь ее в постель – гораздо более приемлемое для него поле боя.

«Я обижена на него, я презираю его, я ненавижу его, я люблю его», – стонала про себя Лестина, пока они сбрасывали с себя одежду и сливались в объятиях под москитной сеткой. Все это она хотя бы на время смогла позабыть – хотя и не полностью, – пока оставалась с ним наедине, предаваясь тем бурным утехам, которые дано испытать лишь мужчине и женщине в краткий миг их слияния. Но как только все было кончено, ее сердце стало биться ровнее, а дыхание успокоилось, первой ее мыслью было воспоминание о Кэтрин Энсон.