Наваждение
Шрифт:
В этом месте христианин, наверное, призвал бы на помощь смирение и вспомнил о вечной жизни в неописуемом блаженстве, которое уготовано человеку милостивым Богом. Кто-нибудь другой попытался бы облегчить душу слезами или надеждой на скорое прекращение ужасающих физических страданий больного. Но ни одно положительное чувство не годилось для Софи Домогатской, чтобы пережить умирание близкого ей человека.
– Чертов ублюдок! Мерзавец! Негодяй! – прошипела она. – Как ты смеешь теперь отнять самое хорошее, что только у меня было! Тебе-то хорошо, ты ловко устроился. Сейчас сдохнешь тут на руках у женщины, которая десять лет сходит по тебе с ума – и все. Красивая история! А мне – оставаться здесь, в этом вонючем мире с его акциями, концессиями, кретинскими борцами за народное дело, сопливыми детьми
Софи решительно подхватила с лавки отставленный ею со стола нетронутый полуштоф с водкой, сорвала печать… Лакала прямо из горлышка, жадно, как пьет воду истомленный жаждой. Ничего не чувствовала. На последнем глотке ей показалось, что веки Туманова дрогнули, а губы скривились в слабой усмешке.
– Никаких тебе трагических прощаний, ублюдок! – хрипло сказала Софи. – Сдохнешь в одиночку, а я и знать ничего не буду!
Едва договорив, она кулем, в беспамятстве повалилась на пол возле настила.
Софи очнулась, когда осторожный луч оранжевого вечернего солнца уже вползал в низкое, покрытое грязью окошко. Все члены затекли от долгого неудобного лежания на жестком полу. Несколько раз приоткрыв и снова закрыв глаза (в поле зрения попадала голенастая засохшая травинка и дохлая букашка с поднятыми лапами), она попыталась приподнять голову и тут же уронила обратно, мучительно простонав. При каждом движении от лба к затылку и обратно медленно перекатывалась тяжелая волна холодной и тошнотной ртути. Дальше Софи лежала бессильно, любовалась букашкой с травинкой и получала даже некое облегчение от своего разрушенного состояния, к которому, впрочем, примешивалась привычная злость на судьбу. Софи напилась первый раз в жизни, но по опыту наблюдений знала, что многие пьяницы, проснувшись наутро, не помнят случившегося накануне. Подобное Божье милосердие на Софи явно не распространялось: она помнила абсолютно все. И даже на секунду не могла обмануть себя и полежать и помучиться в сладкой надежде. Туманов умер от ран, прямо над ней, на лежанке распростерлось его огромное, отмучившееся тело. Теперь надо думать о похоронах и о тех следствиях, которые смерть мистера Сазонофф произведет в егорьевских делах. И о позиции во всем этом самой Софи, и о неизбежных потерях, и о возможных выгодах, которые, несмотря на все страдания, она просто не имеет права упустить из рук, так как за ее спиной, как всегда стоят надеющиеся на нее и зависящие от нее…
Наверху, прямо над головой Софи, раздался громкий скрип. Софи вздрогнула всем телом и вскрикнула от боли, разом расколовшей голову. Она еще боялась поверить, боялась поднять глаза, но широкая, мучительная и победительная улыбка помимо ее воли уже кривила темные вспухшие губы.
«Врешь, не возьмешь!» – торжествующе прошептала она и морщась подняла-таки взгляд наверх.
Туманов лежал на краю настила, склонив голову на бок, и с любопытством рассматривал Софи живым и вполне осмысленным взглядом. На его губах играла легкая улыбка.
– Эй! Мишка! – хрипло сказала Софи. – Так ты чего, опять не помер, что ли?
Туманов чуть заметно кивнул. Потом в свою очередь спросил, негромко, но четко произнося слова, как будто наново учился говорить:
– Головка бо-бо?
Софи пристыжено склонила голову. Ее собственное дыхание, отражаясь от пола, казалось ей просто невероятно, отвратительно вонючим.
– Все вылакала? – спросил между тем Туманов. – Ничего не осталось?
Софи нашла взглядом валяющуюся на полу бутылку.
– Осталось. Но мало, – честно добавила она.
– Отлично, – оживился Туманов. – Тебе всего один глоток и нужен. Только осторожно…
– Ты с ума сошел! – попробовала возмутиться Софи. – Да меня вытошнит сразу! Чего издеваться-то?!
– Да я не издеваюсь, – терпеливо разъяснил Туманов. – А даю тебе единственно верный совет. От пьяницы с тридцатилетним стажем. Пей аккуратно и все уляжется. Будешь опять человеком…
По нужде Софи, проклиная себя и испытывая просто чудовищное унижение, ползла на четвереньках, всаживая занозы в ладони и наступая коленями на грязный, мокрый подол. Туманов с улыбкой смотрел ей вслед. Слава Богу, хоть
не отпускал никаких замечаний.Выпрямиться она сумела только в лесу, уже умывшись в ручье и цепляясь руками за ствол дерева. Огляделась и поняла, что за прошедшие сутки лес решительно изменился, хотя луна светила по-прежнему. Впрочем, и выражение ее круглощекого лица казалось чуть повеселее. Везде шуршала какая-то жизнь. Невидимые зверюшки приходили и приползали к ручью, чтобы напиться. Влажные, посеребренные ветки елок приветливо покачивались. Живой, душистый ветер пах рассветом…
– Ну ладно, расскажи, чего было, – велел Туманов, когда Софи заползла на настил и вытянулась рядом с ним, стараясь поудобнее пристроить голову и одновременно не коснуться Михаила, чтобы не потревожить его ран. – Как мы тут оказались-то?
– Это все твой медведь, – капризно сказала Софи. Не объяснять, ни спрашивать не было сил. – Он нас сюда привел, а сам – ушел. Мне кажется, он понимает, что люди должны жить в домах. Ты его знаешь?
– Кого, медведя? – удивился Туманов. – Да нет, не имел чести…
– Тогда… – Софи задумалась, и ее подвижная физиономия скривилась от боли, сопровождавшей это умственное усилие. – Тогда только одно может быть: он тебя принял за Матвея Александровича Печиногу, который, по Вериным словам, с каким-то медведем на Выселках разговаривал, а после его на волю отпустил… Наверное, это тот медведь и есть. А то, что ты статью на Печиногу похож, многие говорили, да я и сама помню…
– Это ж сколько лет… – пробормотал Туманов.
– Ну вот, он оттого и обознался… послушай, Михаил… ты не очень обидишься, если я теперь засну, а? Или, может, тебе сейчас попить дать?
– А ты сумеешь? – усмехнулся Туманов.
– Если тебе надо, я попробую, – честно ответила Софи.
– Спи, Сонька моя, – прошептал Туманов и взглядом приласкал женщину. Пошевелиться он, по-видимому, еще не мог.
– Ладно, допустим, медведя ты не знаешь, – задумчиво сказала Софи, заворожено глядя на пылающий в очаге хворост (собрать нужные для растопки дрова и развести огонь она сумела под подробным руководством Туманова приблизительно с двадцать пятой попытки). – Но тех негодяев, которые тебя изуродовали, ты же должен был узнать!
– Должен… – кивнул Туманов. – Обязательно должен. Но… не узнал!
– Но как так может быть?! – Софи накрутила на палец локон и, скосив глаза, подозрительно посмотрела на получившийся результат. – Чего они вообще от тебя хотели? Никогда не поверю, что они сделали с тобой это исключительно для собственного удовольствия!
– Ну… ты всегда на редкость хорошо думала о людях… твоя аристократическая наивность всегда меня восхищала, – пробормотал Туманов (Софи возмущенно фыркнула). – Но здесь ты, безусловно, права, – добавил он. – Эти… хотели от меня вполне определенной вещи. Они требовали, чтобы я подписал некую бумагу… Касательно золота, концессии и прочего…
– И если бы ты ее сразу подписал, они бы не стали тебя мучить?! – воскликнула Софи.
– Да. Возможно, они даже оставили бы меня в живых…
– Так ты ее подписал в конце концов или нет?
– Нет! – сказал Туманов и горделиво улыбнулся распухшими, запекшимися губами.
– Михаил, я всегда говорила – ты совершенно сумасшедший! Просто проклятый ублюдок – вот ты кто! – на глазах Софи выступили злые слезы. – Из-за того, что тебе чего-то там не хватило в детстве, ты на всю жизнь стал жалким придурком! Помнишь, ты когда-то спрашивал у меня: может ли вырасти нормальным человек, который претерпел ту нужду и унижения, которые достались тебе? Так вот, теперь отвечаю: не может!!! У того, кто когда-то не жрал досыта и завидовал всем подряд, по-видимому, навсегда происходит злокачественное смещение мозгов. Право, только из-за того поверишь марксистам и прочим, обещающим сделать всех удручающе равными, но сытыми… Ты был готов умереть и терпел ужасные пытки ради… ради чего?! Любви, Бога, родины, детей, идеи? Нет! Ради своих денег, золота, приисков! Это же форменное безумие! Да все деньги и все золото на свете не стоят человеческой жизни! Твоей жизни… У тебя же есть жена, дочь! В конце концов… ты подумал обо мне? Как бы я жила… без тебя?