Навстречу

– Исключительно в позитивном, - успокоил народмила журналист.

– Разрешение имеется?

– На что?

– На освещение, так сказать, текущего момента, внешней и внутренней политики родимой рабоче-крестьянской власти.

– Нет, - честно повинился журналист.
– Я предполагал, что Закон о средствах массовой информации и Конституция Российской Федерации гарантируют представителям свободной прессы и нашим уважаемым гражданам беспрепятственно получать и распространять общественно значимую информацию.

– Ошибаетесь, товарищ, - сказал народмил первого разряда Кривобабов и весь как-то подобрался, - на территории Перепихонской Советской Социалистической Республики действие вашей (народмил особо подчеркнул «вашей») буржуазной конституции, равно как и ваших буржуазных законов прекращено, полностью и безоговорочно. Правовой статус гражданина ПССР регулируется восстановленной Конституцией РСФСР 1978 года и вытекающими из неё законодательными актами.

– Простите, я не знал.

– Незнание закона не освобождает от ответственности, - назидательно изрёк Кривобабов, вроде бы случайно кладя руку на кобуру.

– Что же мне делать?

– По закону, - Кривобабов расстегнул клапан, - я должен вас задержать и препроводить в участковое отделение народной милиции для установления личности и дальнейшего разбирательства.

– Сколько?
– понимающе осведомился журналист.

– Что вы, товарищ, - сказал Кривобабов, - народная милиция взяток не берёт. Пройдёмте.

– Куда?!

– Пройдёмте, пройдёмте, гражданин, - Кривобабов потащил револьвер из кобуры.

– Подчиняюсь грубому насилию. Но, предупреждаю, я буду жаловаться.

– Шагай вперёд, жалобщик, - народмил ткнул дулом в спину журналиста, задавая направление.

Они пересекли проезжую часть и свернули во двор.

– Стоять!
– приказал Кривобабов.
– Повернись!

Журналист послушно развернулся.

– Милиция взяток не берёт, - народмил убрал револьвер в кобуру, - и я... российскими рублями тоже взяток не беру. Предпочитаю брать деньгами в иностранной валюте.

– Доллары, фунты, евро?

– На ваше усмотрение, товарищ...

– Лучников.
– подсказал журналист.
– Сто пятьдесят устроит?

– Чего?

– Евро, разумеется.

– Не скупитесь, товарищ. Революция требует жертв. Каждодневно.

– Могу накинуть пятьдесят долларов сверху. Остальное — рубли и кредитные карточки. Конечно, если этой суммы недостаточно, я мог бы сходить в банк и обменять нужную сумму по курсу.

– Не стоит, - сказал Кривобабов, складывая купюры.
– У нас, знаете ли, запрещены любые операции с иностранной валютой, а нарушение правил караются сроком от трёх до восьми с конфискацией имущества, или без оной, но с обязательной конфискацией всех валютных ценностей и ссылкой от двух до пяти, или без оной. На усмотрение суда. Статья восемьдесят восьмая, часть первая.

– Строго тут у вас, товарищ народмил. Кстати, не объясните, что означает «народмил»?

– Отчего же, разъясню. Это означает «народный милиционер», товарищ Лучников.

– А, понятно. Передовой отряд.

– Ошибаетесь, товарищ журналист. Передовой отряд у нас - это ВЧКР. Всеведомственная чрезвычайный комиссия Республики по борьбе с коррупцией, спекуляцией и хищениями общенародной собственности.

– Всеведомственная?

– Ну да. Всеведомственная. Потому что всё в её ведении. В том числе и вы, гражданин Лучников.

– А вы, гражданин народмил Кривобабов?

– Товарищ Кривобабов. Это важное уточнение. А я, гражданин журналист, являюсь законным представителем революционного порядка, младшим, так сказать, братом неподкупных железных органов пролетарского возмездия.

– Коррупционер вы, батенька, - сказал журналист, - взяточник и вымогатель.

– Но, но, - Кривобабов совсем не обиделся, - не стоит клеветать на органы, товарищ журналист. За такое можно и на пятнадцать суточек загреметь. Как минимум.

– Вы уж определитесь, ради бога, «товарищ» я для вас, или «гражданин».

– Да без разницы, - Кривобабов поправил наплечный портупейный ремень.

– К тому же бога не существует. Это всё выдумки реакционных попов — контрреволюционеров и средневековых мракобесов. Пропаганда религии, гражданин журналист, у нас тоже официально запрещена.

– А что у вас здесь ещё запрещено?
– спросил Лучников.
– Ну, чтобы не ошибиться.

– Да практически всё, - ухмыльнулся Кривобабов, - кроме регулярного здорового секса. По заветам товарища Коллонтай.

– В таком случае, - сказал журналист, - вам не страшно брать у меня деньги? К тому же в иностранной валюте?

– Страшно, - серьёзно признался Кривобабов.
– Очень страшно. А что делать? Жить-то как-то надо.

– Живите честно.

– Честно? Что значит честно, товарищ журналист? Раньше я получал пятьдесят тысяч на руки, семейно отдыхал в Турции, на дачу ездили, шашлычки там, рыбалочка... Представляешь, журналист, пятьдесят тысяч в нашей провинции. Звание, выслуга, пенсия неплохая наклевывалась... А что я имею в настоящий момент? Паёк по первому разряду и карточки по первой категории, жена по второй как совслужащая и дети иждивенческие? У меня, журналист машина была куплена, «Рено-Дастер» в полной комплектации, старшая дочь собиралась в университет поступать. Дурак ты, журналист. Тебе ночные обыски видеть доводилось? С расстрелами? По закону революционного времени? Вывели, к стенке поставили, «раз, два, пли!» и прямиком в «штаб к Духонину»? Ты хоть.., - народмил резко оборвал речь и после непродолжительного молчания сказал зло, - Двигай отсюда пресса. Шевели поршнями. И гляди, журналист, не проболтайся... Ты меня не знаешь, я тебя не видел! Иначе разменяют тебя за милую душу и не поперхнутся!

– Последний вопрос, товарищ народмил!

– Последний? Ха-ха! Ну, давай, задавай свой последний вопрос, журналист.

– Как пройти на улицу Розалии Землячки? Строение двадцать?

– Выйдешь на улицу, повернёшь налево, три квартала прямо, никуда не сворачивая, затем снова налево, пройдешь ещё квартал и направо.

– Спасибо, товарищ народмил.

– Не благодари, журналист. Домой вернёшься, поспасибкаешь!

Искомое строение обнаружилось в глубине двора, обсаженного липами. Дом был старый, пятидесятых годов постройки, кирпичная пятиэтажная хрущёвка. К четырём подъездам вела асфальтированная дорожка, пересекающая двор наискось. Под окнами первого этажа росли кусты акации вперемешку с сиренью, но журналист, конечно, об этом не догадывался, потому что глубокой осенью вся растительность, за исключением вечнозелёных деревьев, таких как ель обыкновенная, ель голубая, сосна, пихта, кедр, выглядит одинаково: стволы, сучья и ветви. На всём пейзаже: доме, голых деревьях, асфальтовой дорожке лежала та милая сердцу провинциальная патриархальность, что заставляет всякого, в том числе и распоследнего неисправимого циника, вспомнить своё счастливое детство, отдых в деревне у бабушки (лето на даче), купание в реке (пруду, озере), рыбалку и походы в лес за грибами.

Двери в подъездах были распахнуты настежь. Журналист прошёлся вдоль фасада, определяя, с какого подъезда нужно вести отсчёт квартир. Оказалось, что с самого дальнего от него. Это был подъезд номер один. На лестничной площадке располагалось по две квартиры. Нехитрый подсчёт, молниеносно проделанный в уме, давал следующий неоспоримый результат — нужная журналисту квартира находилась во втором подъезде, на пятом этаже. Поднявшись по лестнице, журналист оказался перед железной дверью. Дверной звонок не работал. Журналист негромко постучал по железу и прислушался. Ответом ему была мёртвая (штамп) тишина. Журналист отбросил всякую деликатность (ну штамп же) и забарабанил в дверь со всей возможной силой.