Найди меня в поднебесье

– Вот змееныши змеенышами! – укоризненно покачал головой Охэнзи. – Ладно, Кэнги, с него еще шкура вчерашняя не слезла. Арэнкин, а с тобой-то что?!

Арэнкин не имел представления, что с ним. Ему просто хотелось жить, проживать каждый миг.

Слева раздался смешок Мейетолы.

– Не переживай, Охэнзи, – нагини вольно разлеглась на каменном ложе, черные локоны, похожие на змей, мели пол. – От моего братца никогда не знаешь, чего ожидать! Так, Арэнкин?

Мейетола надкусила белыми зубами виноградину, яркий сок потек по ее щеке. Арэнкин знал, что она все еще сгорает от бешенства. Даже Елена не желала и смотреть в его сторону долгое время. А Мейетола не Елена, она еще долго будет отходить. Он не знал, что хуже – эта злость или спокойная печальная мудрость Охэнзи. Но давно усвоил, что с Мейетолой никто не мог сравниться в таланте портить настроение.

"Что дальше? Сколько еще это продлится?" Он нашел Елену взглядом рядом с муспельхами и неизменными вазашками. Кандидатов допустили на прием – пусть развлекутся, отведают муспельхские яства, поговорят об оружии… Гирмэн, в тяжелом серебристом одеянии с пышным воротником в виде змеиных голов, беседовал с Бхати. "Он ждет. Выжидает. Остаться в замке? Ни за что. Увести Елену в селение жунов? Опасно. Может, и правда… Новое облачное море десять дней назад, новые смерти, новые толпы нежити. Что значит одна жизнь в сравнении с целым миром? Что значит моя жизнь, зачем я за нее так держусь? Охэнзи прав. Чем я лучше других нагов, чем я лучше Шахиги?"

– Арэнкин… – рука с алыми ногтями сжимает его руку.

"Мир рождается из крови, кровь поддерживает его жизнь. Кто виноват, что мы оказались здесь, забытые пережитки древности, ненужные боги? Свежая кровь, чистая энергия, которой хватит, чтобы обновить весь мир. Или одну мою душу. Что важнее? Я умею приносить жертвы. Могу ли я чем-то пожертвовать?"

– Арэнкин, я люблю тебя…

– Знаю, родная моя. Я тоже тебя люблю.

Мейетола прижимается щекой к его руке.

– Поступай, как считаешь правильным.

– Правильным для кого?

– Если бы я знала… Мне жаль эту девочку.

– Жалость – удел слабых.

– Да. Этому нас учат раньше, чем держать оружие.

– А держать оружие – раньше, чем ходить. Ты спасла меня однажды. Ты нужна мне сейчас.

– Я здесь, мой хороший.

– Прости меня. Прости за Шахигу.

– Не прощу. Никогда.

– Я знаю. И все же… Все кончается.

– Кончается по-разному.

– Мой сын когда-то погиб, как воин, с горящей, неостывшей душой. Эта девушка может погибнуть во имя жизни мира, пока моя душа еще горит ею. Не это ли лучшая смерть? Не в этом ли настоящая жизнь?

Мейетола не ответила. На его запястье остались следы от ногтей. – Моей энергии тебе недостаточно. – Если б не ты, я бы уже давно был мертв. Ее губы скользят по его щеке, касаются шеи. Он легко прикасается к черным волосам, проводит рукой по спине. Она выгибается, из груди вырывается вздох. – Она нужна тебе. – Что важнее – моя душа или весь мир? Алое платье обнажает бедра, его рука скользит выше. Она смеется, запрокинув голову. Он ловит губами ее пальцы. – Запретный плод, вот что это для тебя. Такой же, как я. – Мы с тобой не родные по крови, Мейетола. – Неважно. Все равно это так. Тихий шелест простыни. Она роняет на его лицо черные локоны. Он лениво поднимает руку, обводит пальцем ее чувственные губы, спускает с плеч алый шелк, обнажает грудь. Она дрожит, сознательно избегает лишних прикосновений, постепенно доводит себя до изнеможения. Соски напрягаются, она склоняется над ним, чтобы поцеловать, но ладонь тихо ложится на ее губы. – Запретный плод. Откуда это выражение? – Я не знаю. Из какой-то легенды. Никто уже не помнит. Он ведет руку по ее груди, нежно ласкает живот, едва касается между ног. Она стонет, закусив губу, и тут же тихо смеется. – Ты невыносим. – Взаимно. – А если я встану и уйду? – Уходи. Он нежно сжимает ее рукой. Тихий вскрик. С его приоткрытых губ слетает вздох. – Я пожалуюсь Райго. – Жалуйся. Мне уже страшно. – И правильно. Он очень меня ревнует. – Вот как? Он на миг проникает внутрь. Она одним движением расстегивает его пояс. Он поочередно сдавливает влажными пальцами ее твердые соски. – Кому же из нас ты отдашь предпочтение? – По настроению. Она резко отводит его руки, склоняется, щекочет дыханием его губы. На ее губах играет улыбка, нежная рука тянется вниз, размеренно, настойчиво ласкает его ладонью. – Тебе нужно все это. Ты такой, какой есть. Ты себя не изменишь. – Я и не пытаюсь. Его глаза полузакрыты, дыхание прерывистое. Она касается соском его губ. Он едва дотрагивается пальцами до ее напряженного тела. Оба уже на самой грани. – Я хочу тебя. – Ты нетерпелив. Терпи. – Не могу. – Надо. Запретный плод. Прелесть в предвкушении. С его губ срывается тяжелый стон, пальцы впиваются в ее бедра. Она задыхается, внизу живота бьется медленный пульс, влага струйками стекает по ногам. – Какой же ты… – Что? – Я скоро начну ревновать тебя к Елене. – Хотел бы я на это посмотреть. Он подается вперед, впервые касается губами ее губ, притягивает к себе всем телом. Она прерывает поцелуй для протяжного крика, судорожно сминает в пальцах черное покрывало. Глаза застилает пелена, время обрывается, она выпрямляется, срывает с себя платье, снова прижимается к нему всей кожей, к грубой полотняной одежде, к кожаной перевязи, к наполовину обнаженной груди, к его губам. Его руки сжимают ее спину, она изгибается, запрокидывает голову, чувствует, как напрягается его тело, стискивает его бедрами изо всех сил, впивается губами в шею. Он прижимает ее к себе до боли, до бесчувствия, замирает на миг. Его стон сливается с ее криком. Пальцы рук сплетаются, поцелуй глушит стон, бедра сводит судорогой от наслаждения. – Делай то, во что веришь. – Я верю в жизнь. Во все, что дает мне жить.

– По какому случаю такие лица? – поинтересовалась Елена, забираясь на ложе с ногами. – Черт побери, как неудобно! – она скинула туфли. – Так-то лучше!

Рядом с ними вырос Кэнги, сияя медной шевелюрой.

– Кубок яда? – предложил он Елене.

– Не думаю, что это хорошая идея, – неожиданно сказал Арэнкин. – Она…

– Она считает, что яд пойдет ей на пользу, – оборвала Елена. – Только выбор предоставлю тебе, Кэнги!

Наг жестом подозвал прислужницу.

– Принеси самый свежий сбор! И побыстрее!

Девушка умчалась и почти сразу вернулась с глиняным графином. Наполнила кубки. Мейетола с интересом прищурилась. Арэнкин скептически свел брови, но больше не возражал.

– За дружбу народов! – весело объявил Кэнги.

– И успешное ее окончание! – засмеялся Арэнкин, опрокидывая кубок.

Елена поднесла к губам чашу с густой, медового цвета жидкостью и решительно, но осторожно сделала глоток. Показалось, что она проглотила факел. Тут же удивительное тепло понеслось по жилам, горло вспыхнуло огнем, в мозгу замелькали яркие пятна. По вкусу яд не был похож ни на что доселе испробованное. Елена провела языком по небу, по деснам, смакуя вкус. Медленно выдохнула и подняла веки. Несколько мышц свело легкой судорогой, но тут же отпустило.

– Браво! – тихо сказал Арэнкин.

– Горжусь! – пропела Мейетола.

Голова кружилась, сердце почти выпрыгивало из груди, ей хотелось лететь, кричать, бежать… На щеках ее взыграл румянец, изнутри шел ощутимый жар. Она обернулась к Арэнкину, ответила на его поцелуй…

Тут Мейетола тронула брата за плечо. К беседующим Гирмэну и Бхати приблизился высокий человек в безупречном белом костюме, белых сапогах, с собранными в хвост белыми волосами и красными глазами. Он чуть склонился перед вождем нагов. Гирмэн предложил ему сесть. Елена вжалась в спинку кресла. Альбинос повернул голову, и она встретилась с ним взглядом. Она больше не отводила глаз. Наги научили. Они сидели на небольшом возвышении над общей залой так, что можно было говорить, не привлекая внимания посторонних. Ханг поднялся и подошел ближе к Елене. Внимательно, точно не узнавая, осмотрел ее с ног до головы. И обратился к Гирмэну:

– Вождь нагов, я утверждаю, что эта женщина – медиум, бежавший из моего дома и совершивший преступление! Я прошу благосклонности и надеюсь на справедливое решение.

Елена хотела ответить, но Арэнкин остановил ее резким жестом.

– Чем ты можешь доказать это, Ханг Юшенг? – спросил Гирмэн. – Я не привык верить простому слову, сказанному или написанному!

Вождь небрежно щелкнул пальцем по берестяному свитку перед собой.

– Позволю себе вмешаться, – мелодично проговорила Бхати. – Свиток Дома Медиумов – важный документ, который дает право хозяину Дома на получение человеческого медиума где бы то ни было.

– Если мне будет позволено, Вождь, – сказал Ханг, – я передам тебе энергетический образ, который подтверждает правоту моих слов.

Елена бессознательно схватилась за нож. Глаза ее полыхали злобой. Арэнкин предупреждающе сжал ее запястье.

После короткого обмена образами Гирмэн еще раз тщательно изучил свиток. И задумался. Было видно, что он охотно вышвырнул бы Ханга прочь из замка, лучше всего на растерзание летучим мышам. Но по правую руку от него сидела Бхати, а за ее плечом стоял верный Сарти, высокопоставленные муспельхи, которые свидетельствовали за весомость свитка.

– Стены этого замка, – медленно проговорил, наконец, Гирмэн. – Еще не видели того, чтобы Вождь выдал его обитателя по велению никчемных знаков на бересте. Убирайся, Ханг. Я не признаю Дом Медиумов и не признаю твои права. Впрочем, если эта женщина согласится уйти с тобой добровольно, я препятствовать не стану.

– Я предпочту броситься вниз со ступеней замка, – прошипела Елена, не отрывая взгляда от Ханга.

– Мы вынуждены настаивать! – поднялась Бхати, сверкая глазами, похожими на драгоценные камни. – Дом Медиумов находится под покровительством муспельхов. Его создание обсуждалось на Совете, и все народы подтвердили его исключительное право на человеческих медиумов.