Найди свою любовь

Извинившись за разгром, царящий в квартире, Кори провела Адама по всем комнатам — больше для того, чтобы успеть сосредоточиться, чем для демонстрации того, что было когда-то ее жизнью. Они шли по залам с мраморными полами и восточными коврами, по длинным коридорам с развешанными по стенам набросками Пиранези и Энсора, через небольшой салон, где стояли антикварные вещи в ожидании момента, когда их снова увезут туда, откуда они попали когда-то в этот дом. Прошли под готической аркой в салон побольше, где лежали на полу уже снятые со стен картины. Здесь они остановились возле длинного ряда окон.

— Вам жалко расставаться с этой квартирой? — спросил Адам.

— Есть очень много вещей, о которых я жалею, но только не об этом.

— Когда вы переезжаете?

— В следующее воскресенье.

— Так скоро?

— Я не могу позволить себе остаться здесь еще на месяц, и даже если бы могла, вряд ли захотела бы. А воскресенье — единственный день, когда у меня есть свободное время.

— А куда вы переезжаете?

— Туда, откуда приехала.

— В Буэнос-Айрес?

Что ж, эта мысль тоже приходила Кори в голову…

— Нет, я переезжаю в свою старую квартиру в Вест-сайд, где жила до того, как меня разыскал Дэнни.

— Вы уверены, что вам там будет хорошо?

— Не знаю. У меня вообще такое чувство, что я схожу с ума и теряю способность собой управлять.

— Я думаю, вы приняли правильное решение.

Несколько секунд они молча смотрели в окно — там сверкали и переливались городские огни. К югу, где виднелись небоскребы — на одном из них светились данные о времени и температуре воздуха, к западу, за Центральным парком и темным силуэтом музея Метрополитен, за той самой площадкой, где «будут играть наши дети, дорогая», — везде, везде были огни.

— Видите вон ту игровую площадку? — спросила Кори Адама.

Он подвинулся ближе.

— Да, а в чем дело?

— Однажды эта площадка стала вдруг символом всех моих надежд. Стоя на этом самом месте, я представила себе, как там играют мои дети. Я бы устроила свои дежурства так, чтобы каждый день побыть с ними хоть немного… — Кори снова взглянула в окно. — Я действительно верила, что все это будет в моей жизни — любовь, семья, спокойствие и надежность…

— Знаете, что я думаю?

Кори покачала головой.

— Мне кажется, вы никогда по-настоящему в это не верили.

Кори снова посмотрела в сторону парка.

— Наверное, я хотела этого так сильно, что это стало для меня почти реальностью.

— Ваши родители были счастливы?

— Мои родители либо пили каждый в одиночку, когда ссорились, либо пили за здоровье друг друга, когда мирились.

— И все это на ваших глазах?

— Достаточно часто, чтобы я выросла в твердом убеждении, что моя жизнь будет другой. Я была убеждена, что если даже любовь минует меня, я, по крайней мере, сохраню рассудок. А встретив Дэнни, я подумала, что в моей жизни будет и то, и другое. — Кори улыбнулась. — Страсть, рассудок и, конечно же, чувство вины.

— Почему? — Адам нежно коснулся ее щеки.

Кори присела на подоконник.

— Из-за той альтернативы, которую предложил мне отец в ту ночь, когда забрали Эрнандо. Он сказал, что если я уйду от Дэнни и вернусь домой, то он добьется освобождения Эрнандо.

— И вы убедили себя, что, если выйдете замуж за Дэнни, гибель Эрнандо по крайней мере не будет такой уж напрасной жертвой?

Кори кивнула.

— Именно так, — тихо сказала она и взяла Адама за руку. — Пойдемте.

Она повела его из гостиной по другому коридору, одна стена которого была увешана миниатюрами, а другая — работами нескольких южноамериканских и мексиканских примитивистов. Кори остановилась перед увеличенной фотографией девочки лет пяти-шести, у нее была улыбка Кори, она была одета в фартучек с оборками, на ногах — взрослые туфли на каблуках, а в одной из маленьких ручек — казавшаяся огромной дамская сумочка.

— Это я, — произнес голос Кори где-то за спиной Адама.

Обернувшись, он внимательно посмотрел на стоявшую перед ним женщину, словно желая сравнить ее с ребенком на фотографии, а потом снова повернулся к портрету.

— И сколько же вам тут лет?

— Фотография была сделана в прошлом году, до того, как начались проблемы. Неужели вам кажется, что я с тех пор постарела?

Адам был благодарен Кори за эту шутку, позволившую ему немного расслабиться.

— Что ж, лицо то же. Может, чуть постарше. Но я узнал бы вас где угодно. — Он снова посмотрел на фотографию. — У вас будет красивый ребенок, Кориандр Виатт, — уверенно сказал он, чувствуя при этом, как много не может сказать, потому что она не должна этого услышать.

— Я так долго хотела этого ребенка…

— Что ж, нет худа без добра…

— Я немного боюсь думать об этом…

— Больше с вами не случится ничего плохого, — твердо сказал Адам.

— Дэнни тоже сказал мне это однажды.

— Я — не Дэнни.

Кори ничего не сказала. Тогда Адам продолжил:

— Я здесь ради вас, Кори. Что бы ни случилось, я останусь до тех пор, пока буду вам нужен.

Все это было так знакомо!

— Мне нужно время, — тихо произнесла Кори.

— Я не тороплюсь.

Пройдя остаток коридора, они оказались в отделанной деревянными панелями комнате, служившей кабинетом для Дэнни. Кори сказала, что если террористы любят винтовки и пистолеты, то излюбленным оружием ее мужа был телефон. Он пользовался им постоянно, в любое время дня и ночи, разговаривая с абонентами из всех временных поясов. Кори показала Адаму на коричневый, обитый замшей диван, а сама подошла к книжному стеллажу, на полках которого вместо книг стояли самые разнообразные хрустальные графины.

— Хотите выпить?

— А вы?

— Я — через полгода.

— Вы позволите купить вам первую порцию выпивки после истечения этого срока?

— Если не сбежите к тому времени к чертовой матери… — Кори повернулась к полке и, не спрашивая, чего именно он хочет, налила в бокал для бренди неразбавленного виски и протянула Адаму.

— Почему вы так странно смотрите на меня? — спросила Кори.

Как мог он объяснить ей, чего стоит ему после всего этого продолжать поиски Дэнни Видала, особенно после того, как он прослушал пленку, врученную ему Палмером Виаттом? Как мог он объяснить, что провел полночи, стирая с кассеты интимные места, не имевшие никакого отношения к политике, деньгам, убийству, а имевшие отношение только к любви. Как мог он описать то, что слышал, не унизив ее: все эти сдавленные крики, шепот, неровное дыхание, ритмичное поскрипывание кровати — была ли то ночь любви в Ла Бока после того, как взяли Эрнандо, или свидания в перерывах между лекциями в кабинете Дэнни… Самым удивительным было то, что ее отец сам не стер эти места до того, как передать пленку Адаму. Когда Адам спросил его об этом, Палмер честно ответил, что побоялся обвинения в подтасовке, если сотрет что-нибудь с этой пленки. Он был так же честен, когда признался, что его единственный интерес в этом деле состоит в том, чтобы Дэнни Видал ответил наконец перед законом, что он готов был принести ради этого в жертву все, что угодно, даже репутацию собственной дочери.