Найти и исполнить

Стаса толкнули под коленку чем-то тяжелым и острым, он посторонился, пропустил тощего старика с двумя чемоданами и пошел следом, по шпалам, даже приблизительно не представляя себе, где в этой толчее, в скопище поездов и людей он будет искать эшелон с сотрудниками «Мосфильма». Ворохнулась было привычная уже мыслишка, что ошибся он, что зря топал через всю, считай, Москву, с Воробьевых гор до площади трех вокзалов, ворохнулась, и пошла куда подальше. Даже если ошибся, если просчитался, зря тащился сюда пешком полночи и на трамвае еще два с половиной часа, – он обязан эту версию проверить, проверить и признаться, что был не прав, но других-то вариантов вообще не было, и быть не могло. И позавчера, пока в убежище полночи отсиживался, и вчерашней ночью, что пришлось в метро провести, даже когда засыпал, все прокручивал в голове, точно четки перебирая, одно и то же – куда мог податься Юдин. Соображал-то он быстрее Матвеева, и мигом понял, что концепция круто изменилась и что вместо сытого и спокойного девятнадцатого века их занесло в прифронтовую Москву. Сообразил, тут же прикинул свое место в новых декорациях и понеслось. От прихвостня своего избавился легко и изящно, в своей манере, ограбил и бросил выживать в одиночку, о подружке и думать забыл, пересидел в развалинах налет и смылся. Но куда?

Стас засунул руки в карманы все еще приличного пиджака, доставшегося в наследство от «профессора кафедры психиатрии», шел, шагая через шпалу за тем же дедком, и в черт знает какой по счету раз попытался представить себя Юдиным. Богатой до неприличия скотиной и редкостным мерзавцем, и получалось уже, надо сказать, неплохо, не то, что вчера или позавчера. Ярость не застила рассудок, зато конструкция из мыслей, допущений и выводов радовала сердце. «Может, и не ошибся», – Стас смотрел по сторонам, пытаясь разглядеть в толпе знакомую по фотографиям юдинскую физиономию, но зря старался. Случайная встреча – фантастика, подарок судьбы, рассчитывать на подобные плюшки – глупость непозволительная. Вот и приходится полагаться на расчет и ряд допущений, что ведут к одному: Юдин в эшелоне сотрудников «Мосфильма», им приказано эвакуироваться в Ташкент, причем, еще неделю назад, и первая партия уже уехала. Ташкент – отличный выбор для октября сорок первого, столица республики, что тогда поставляла не героин и бесчисленных равшанов с джамшутами, а хлеб, фрукты, хлопок, а также золото, медь и уран. Юдин все рассчитал верно, и недаром интересовался у Матвеева, не знает ли тот, где в сорок первом располагался «Мосфильм». Но тот, в отличие от своего хозяина, в школе плохо учился, за что и поплатился, а Юдин выкрутится, намереваясь пересидеть заварушку обеих эпох в сытом и относительно спокойном регионе. До развала страны еще пол века, денег у паршивца навалом, устроится ведь, и неплохо устроится в благодатном климате, в регионе, где местные видят снег раз или два за всю жизнь, устроится и доживет свой век в тепле и покое. И кто поручится, что Юдин не ускользнул с первой партией сотрудников «Мосфильма»…

Раздался короткий предупреждающий гудок, народ впереди и по сторонам заметался, бросился кто куда, в основном под вагоны ближайшего состава. А впереди на рельсах показался крайний вагон очередного, пустого пока эшелона, колеса угрожающе громыхали на стыках, Стас по примеру дедка с чемоданами бросился вправо, пролез под вагоном и оказался на другой стороне, повертел головой. Нет, без шансов, бродить среди поездов можно до вечера, шарахаясь от каждого гудка и грохота сцепки. Солнце поднялось над круглой башенкой и шпилем башни вокзала, било в глаза, Стас отвернулся, прикидывая, как быть дальше. Выход виделся только один – спросить кого-нибудь, спросить осторожно, будто невзначай поинтересоваться: где тут поблизости эшелон с товарищами артистами и прочими служителями важнейшего из искусств, если упомянутый эшелон еще здесь. Вчера, в пустом и гулком павильоне на Воробьевых горах, сторож заверил Стаса, что никого нет, потому что «начальству приказали» забрать все, включая декорации и оборудование, и как можно быстрее покинуть Москву. Два раза переспросил, и два раза получил в ответ «уехали», только куда – на вокзал, или уже в Ташкент, и катят в эту самую минуту через оренбургские степи, добиться не смог. Потом пошел на вокзал, наплевав на грозные предупреждения о незавидной судьбе нарушителей комендантского часа, потом налет, потом почти до утра в метро, откуда выпустили с первыми проблесками зари, но зато поспать удалось в тепле, что уже немало…

Стас еще раз огляделся, увидел, что шустрого дедка и след простыл, и вообще поблизости никого, куда ни глянь – только глухие стенки товарных вагонов, устроенных под перевозку людей. Из приоткрытой двери одной теплушки глянул хмурый тип в шинели, посмотрел на Стаса недобро и грохнул створкой, да еще и лязгнул чем-то изнутри. Стас постоял еще немного, прислушался и полез под вагоном, едва не зацепив пиджаком коварную кривую железку, выбрался с той стороны и пошел на звук голосов. У лестницы в вагон разговаривали двое, две женщины лет под сорок или около того, в теплых пальто и платках, обе чем-то похожие друг на друга, но сходство им придавало не кровное родство, а выражение лиц, отрешенное и сосредоточенное. Только у той, что пониже ростом, глаза красные от слез, да и нос тоже, смотрит с тревогой и как-то безнадежно, вторая глядит точно так же, но с любопытством, что ли, даже с интересом: да, паршиво, да, тяжело и холодно, с этим все понятно, но дальше-то что? Давайте уже, поехали… Но поезд стоял и трогаться не собирался, та, что плакала, деликатно высморкалась в платочек и сказала:

– Говорят, Москву сдают, я сегодня в очереди слышала. Фрицы уже в городе, немецкие танки в Химках…

– Не сдают, не сдают, – с досадой оборвала ее вторая. – Не слушай сплетни, сколько тебе говорить. Положение неясное, надо сохранять порядок и спокойствие, иначе…

Обе обернулись на хруст подмерзшего гравия и уставились на Стаса. Он на ходу одернул пиджак, пригладил волосы и подошел торопливо и принялся озираться, как провинциал, впервые угодивший в столицу.

– Простите, – начал он первым, – может, вы знаете или видели… Тут недалеко должен быть эшелон с сотрудниками Мосфильма. Я вышел и заблудился…

И улыбнулся растерянно и даже смущенно, понимая, что объяснение получилось ни к черту: пиджак и штаны в грязи, ботинки не лучше, физиономия заросшая, да еще и вопросы подозрительные задает. Но выдумывать версию поумнее времени не было, да и женщины вроде тревогу поднимать не собирались, смотрели спокойно, как на своего. Точно: та, что только что отчитывала приятельницу за панические настроения, моментально окинула Стаса с ног до головы цепким взглядом и проговорила вежливо:

– Ничего страшного, это недалеко. Ваши там, – она показала рукой в перчатке на состав, что стоял напротив и улыбнулась.

– Благодарю. – Стас поклонился, присел на корточки и полез в указанном направлении под ближайший вагон. Перебрался с горем пополам на другую сторону, извозившись в машинном масле и порвав-таки на спине пиджак, даже замер на мгновение, услышав, как сочно хрустнула ткань. Вылез, постоял, осматриваясь, обнаружил, что стоит в двух вагонах от хвоста состава и пошел неторопливо к последнему вагону, куда грузили ящики и огромные коробки. Руководил процессом невысокий активный мужчинка, он сверялся со списками, проверял номера, ставил напротив карандашную «галочку» и орал на грузчиков, призывая беречь государственное добро. До последнего, закрытого и опломбированного вагона Стас не дошел, постоял в сторонке за спиной у ответственного товарища, чем вызвал его крайнее раздражение: мужчинка беспрестанно крутился и даже покраснел от возмущения, по всему было видно – еще немного, и он поинтересуется у Стаса, какого черта ему тут надо. А никакого: Стас уже увидел все, что хотел, отвернулся и пошел вдоль вагонов. Ошибки нет, на каждом ящике и коробке красовалась маркировка «Мосфильм», ящиков этих стояло на перроне и гравии штук десять, погрузка в разгаре, есть время прогуляться. Он и пошел себе неспешно, глядя то перед собой, то под ноги на прихваченный морозцем гравий, не забывая посматривать по сторонам. И почувствовал вдруг, что становится жарко, что утренний озноб исчез, что сердце колотится чаще, а пленка, что до сего момента окутывала мир, стала вроде как тоньше и чище.

Один вагон, второй, третий – все, как один, все похожи друг на друга. Двери открыты, где настежь, где наполовину, и видно все, что делается внутри. Нары в три яруса, печка, в загрузочные бортовые люки вставлены рамы со стеклами, в центре вагона печка-буржуйка, поперек дверного проема деревянный брус. Народу внутри полно, женщины, в основном, детей мало, но мужики тоже попадаются. Кто вдоль вагонов бродит, кто, через перегородку повиснув, по сторонам глазеет, кто на нарах дрыхнет, и лица не разобрать. Вот как тот, например, длинный, белобрысый, похож, вроде…

Стас остановился, приглядываясь издалека, но в полумраке вагона рассмотреть детали не смог. Юдин – не Юдин, он – не он: отсюда не разобрать. Стас подошел поближе, встал у двери, глядя на спящего. Бесполезно, очень далеко и в темноте плохо видно. Огляделся, прислушался – в дальнем углу разговаривают женщины, ноет ребенок, а поблизости никого. Стас подпрыгнул, опираясь на пол вагона, приподнялся и отлетел назад, едва удержался на ногах. Его рванули за пиджак, причем сразу двое, отшвырнули назад, к вагону напротив, и теперь наступали, отрезая путь. Один здоровый сутулый дядя в телогрейке поверх костюма, второй одет поприличнее, но рожа зверская, хоть и напуганная малость, что объяснимо: мало ли тут таких шляется. Дяди еще и рта раскрыть не успели, а Стас уже сообразил, что влип основательно. За карманника приняли, к гадалке не ходи, или за лихоимца покрупнее.

– Тебе чего? – буркнул тот, что в телогрейке. – Чего тут шаришься? Вали отсюда

– Вали, вали, – поддержал коллегу напуганный неуверенным, но нахальным дискантом, – если, что – милицию звать не будем, сами управимся.

Управятся, с них станется, голыми руками за свое имущество порвут, а менты потом труп на Ваганьково отвезут, разбираться никто не будет.

Осадное положение, знаете ли, на следствие времени нет, приговор в один миг выносят и тут же исполняют, сам недавно видел, а про свою невиновность он будет архангелам песни петь, может, те и послушают.

Стас поднял руки и примирительно улыбнулся.

– Да вы что, мужики, я свой вагон искал, заблудился… – Но эта сказка годилась для женщин. Мужики дружно кивнули и шагнули к Стасу.

– Еще раз тебя здесь увижу… – многозначительно пообещал дядя в телогрейке, его же напарник наоборот – отступил, давая дорогу. Стас обошел обоих и, не оглядываясь, зашагал по гравию дальше, стараясь держаться в стороне от мосфильмовского эшелона, но это не помогло. Оба дяди оказались не только крепкими и сообразительными, но и горластыми, мигом предупредили окружающих об опасности, и теперь Стас шагал точно под прицелом десятков пар глаз. Следили за каждым его шагом, но Стас не торопился, и, норовя заработать себе косоглазие, смотрел вправо, на открытые двери вагонов, на людей рядом и внутри.