Найти свой остров

Валерия скорчила гримаску – ей не нравится быть пешкой в чьей-то игре.

– У нас свои цели, Лера, – Олешко вздыхает. – А у тех, кто снаружи, – чужие, именно из-за этого я когда-то ушел: мы просто орудие, и орудие недорогое, и не жаль его сломать или еще как испортить. Все, тихо, ребята. Ждем звонка.

Словно в ответ на его слова, у Матвеева зазвонил сотовый.

– Если хочешь увидеть свою сестрицу живой, приезжай. Но приезжай один.

– Куда?

– Здесь недалеко. В поселок Звездный, улица 12, дом 7. Да не вздумай комитет с собой прихватить, потому что первым делом я убью эту кретинку. Ты ведь этого не хочешь?

– Не делай ей ничего, сейчас приеду.

Матвеев вздыхает. Хорошо, что Ника осталась дома. Совершенно нечего ей делать в этом котле.

Дверь фургона открывается, влезает Булатов.

– Машина прогрета, но я замерз и…

Сотовый звонит у Олешко, и он досадливо морщится:

– Что?

Ему говорят что-то, видимо, совсем невероятное, и он ошалело смотрит в пустоту.

– Что?!

Абонент взялся повторять, но Олешко не дослушал.

– Наша барышня решила, что будет неправильно подвергать опасности постороннего человека. Ника вырубила агента и сама вышла навстречу Кравцову.

– Вот черт!

Матвеев усилием воли гасит в себе желание выругаться семиэтажным матом, но никакого же совершенно нет терпения с Никой! Как ей это могло взбрести в голову!

– Это мой просчет. Агент очень молодо выглядит, совсем мальчишка на вид. – Олешко вздыхает. – Вот она и решила, что я подставляю вместо нее парнишку чуть постарше Марека. Хотя, вот честное слово, этому сукину сыну тридцать два года, но он таки да, выглядит как подросток! Ну, бывает такое. И вот, любуйтесь, дамы и господа. Страшная вещь – материнский инстинкт у сильной женщины.

– Я пойду туда и…

Булатов в сильнейшем волнении натыкается на стол, летят стаканчики.

– Леха, спокойно. – Олешко усаживает его на стул. – Теперь туда нельзя, игра началась.

– Но…

– Я понимаю, что штуку она с нами сотворила сволочную – но мы все ее отлично знаем, это вполне в ее духе.

Они беспомощно переглядываются.

– Тогда я потороплюсь. – Матвеев думает о том, что он там увидит. – Хотя нужно же выждать, время на дорогу, типа… вот черт!

– Ни разу не шло по плану никакое дело, куда совала нос ваша сестра, Максим Николаевич. Цунами, тайфун и ветхозаветный дождь из саранчи и лягушек я иногда предпочел бы ее вмешательству.

– Да, Ника всю жизнь такая. – Валерия вздохнула. – Вот прострелило что-то, она тут же и сделала. И ладно бы сама, так ведь и народ с пути сбивает. Но надо отдать ей должное: ни разу она не сделала чего-то, что было во вред ей или кому бы то ни было, а из всех передряг она выходит практически без потерь, в то время как остальные…

– Неважно. – Олешко включил передатчик. – Я переговорю с людьми, чтобы они знали, что к чему, а вы готовьте Макса. Лера, помоги ему надеть бронежилет.

Валерия помогает Матвееву застегнуть жилет. Он морщится – действительно, тяжело. Его рука уже вполне прилично слушается, хотя гипс еще не сняли, но показывать этого не надо.

– Мы страхуем тебя. – Олешко поправляет передатчик в ухе. – Как только ситуация станет горячей, мы тут же вытащим вас. Все, иди.

Матвеев выходит из фургона и идет к своей машине, замаскированной поодаль. Они строили эту сцену два дня, а Ника возьми и вмешайся! Бедный Лешка, он еще не знает, кого получает в жены. Матвеев вдруг улыбнулся – а ведь не будь Ника его сестрой, он бы, пожалуй, посоперничал за нее с Лешкой! Вот ведь парадокс какой.

Ворота отъезжают в сторону, Матвеев заводит машину во двор. Это дом покойного Борика, Павел правильно просчитал: Кравцов не захотел светиться в гостинице и на съемной квартире тоже.

– Эй, смотри, куда прешь!

Жуткий щетинистый мужик в телогрейке и треухе сгребает снег.

– Извини.

Лопата остановилась, потом снова задвигалась.

– Эй, ты, на сегодня хватит.

Кравцов понимал, что свидетель этот лишний, но убрать его можно и потом, а пока пусть просто уйдет куда-нибудь.

– Так Борис Геннадиевич любят, чтоб никаких осадков на периметре.

– Убирайся. Вот, возьми, выпей за здоровье хозяина. Ты котел раскочегарил, как я тебе велел?

– Премного благодарствую. Раскочегарил, что там его кочегарить… котел – зверь, хоть и пришлось с топкой повозиться. Что значит – старая система! Нынешние, которые электрические и газовые, – маета одна, а этот – милое дело, угольком топку растопишь, он и греет, лучше нету!

– Ступай.

Подняв купюру с лестницы, дворник принялся собирать инвентарь, разбросанный им по всему двору.

В гостиной Матвеев огляделся. Ника сидит в кресле, связанная скотчем, – глаза ее неотрывно следят за Кравцовым. Макс даже представить не может, какие мысли бродят в ее голове.

– Ну, вот и встретились. – Кравцов рассматривает вошедшего, словно впервые видит. – Обниматься не будем. Садись, потолкуем.

– Нику-то развяжи.

– Нет, братец, шалишь. Ведь она совсем с головой не дружит, мало ли что взбредет на ум… а ее убивать вот так сразу я не хочу. У меня есть насчет вас планы, но вы оба будете при этом живы. Правда, не рады этому факту.

– Да что мы тебе сделали?!

– Что? А сам-то как думаешь? Из-за вашего папаши мать пить начала. Любовь всей жизни, видите ли. А мы с Маринкой – так, побоку. Привезла вас, недомерков, и давай носиться – все лучшее вам пихала, а вы носы воротили! Отец мне все объяснил. Он этого вашего художника…

– Я знаю. – Матвеев устало смотрит на человека, с которым у него половина общих генов. – Но мы-то здесь при каких делах?

– А просто потому, что нечего вам жить счастливо, когда все вот так. И сейчас я свяжу тебя точно так же, как эту сучку, и стану пытать вас на глазах друг у друга. Потом убью, а трупы сожгу, для этого велел топку нажарить. После этого я доберусь до ваших щенков. Младшего продам в бордель, старшего – на органы, девку и в Лондоне достану, арабам подарю или в бордель тамошний – посадят ее на кокс, и все. Ну и с мамашей что-нибудь соображу. И с твоими тоже. Это хорошо, что с похищением не получилось, смерть – слишком гуманная штука, а вот жить так, как я их заставлю жить, – это будет похлеще. А вы будете подыхать и знать, что я убью всех, кто вам дорог. Я не раз это делал – с теми, кто хотел меня кинуть. Но то было наказание, которое я приводил в исполнение сам, а это, сейчас, – удовольствие.

– Зачем тебе это?

– Просто потому, что я могу это сделать. – Кравцов ухмыльнулся. – Шульц был не прав, система не отторгает тебя, а защищает, если у тебя достаточно влияния, а у меня его уже достаточно. А главное, система меня не видит – я вне ее, и одновременно я сам – система, империя! Я построил все так, как задумывал Шульц, и теперь это работает практически без меня. Но жить и не пользоваться тем, что ты создал, – глупо. И я воспользуюсь, никто мне не помешает. Меня никто не свяжет с вами, официально я за границей. Так что система подождет, а я решил позабавиться.

– Не понимаю.

– Чего ты не понимаешь, мотивов? Скажем так: это то, чего мне всегда хотелось. Отец говорил: надо это дурное семя под корень высечь, чтоб и следа не осталось. Он любил мать, а она убила его из-за дохлого поляка. Так что нечего вам жить, и пащенкам вашим тоже. Под корень. Садись-ка и не дергайся, потому что если ты сейчас схлопочешь пулю, я первым делом выколю ей глаза.

Матвеев неловко поворачивается, взмахнув больной рукой. Откуда-то из-за кресла выскочила серая кошка, прыгнула под ноги, метнулась к двери. Пистолет в руке Кравцова стреляет – от неожиданности тот нажал на курок, Матвеев падает на пол, а Ника, невесть как освободившая руки, хватает керамическую статуэтку и бросает в голову Кравцова.