Назад дороги нет
Шрифт:
Байбат, наконец, перестал кашлять, но говорить всё же не мог, тяжело дышал и часто сплёвывал на палубу тёмную тягучую слюну.
– Это наш перелог, Кантимер. – Сказал Айдарук только чтобы выиграть время.
– С чего это вдруг? – Спокойно спросил Кантимер, хотя голос его уже звучал не так уверенно и твёрдо, как в начале разговора.
Глава чужаков посмотрел на Чуксара, в кровь кусавшего губы, и Айдаруку показалось, что в этом коротком взгляде мелькнули не решимость и готовность к предстоящему бою, а страх, но почему-то смешанный с безмолвным призывом и даже надеждой. В тот же миг Кантимер не улыбнулся, а словно через силу натянул на бледное лицо наглую усмешку, после чего с хрипом потянул из груди воздух и смачно плюнул в сторону второй осламки.
–
Айдарук замер, осенённой внезапной догадкой – одно это слово разом объяснило примеченные странности и расставило всё по местам, так что на первый взгляд нелепое поведение соседей представилось вдруг хитрым продуманным планом. Башбаштаклык – древний обычай, который предписывал наказать тех, кто в споре за землю, скот или что-то ещё, будучи заведомо сильней соперника, решил не ждать суда старейшин, а пустил в ход кулаки или сталь. Это считалось преступлением. Одно дело, если ты затевал драку с равным себе врагом. В таком случае речь шла о справедливой воле богов – кто прав в споре, тому в бою и помог великий мудрый Тенгри. Но когда здоровенный детина одним ударом наповал разил малого ребёнка, надеясь этим решить спор в свою пользу… Такого самодура не могло спасти даже то, что правда изначально была на его стороне, а пострадавший в дерзости своей перешёл границы приличий. Даже в таком случае башбаштаклык гласил однозначно: в наказание за самоуправство предмет спора должен навсегда достаться обиженной стороне.
Мысли Айдарука завертелись ураганом. Так вот почему среди нухратов, пришедших захватить чужой перелог, не было батыров, и даже на одного лесоруба – просто крепкого мужчину – приходилось десяток слабосильных женщин, детей и стариков. Ай, да Пешкан, ай, да хитрец. Старый патши прекрасно знал, как обычно решаются такие споры. Понимал, что перво-наперво хозяева попытаются прогнать чужаков со своей земли. И если умело подыграть их праведному гневу, стычка будет неизбежной. В горячке женщине или седому старцу непременно достанется пара увесистых плюх, а если повезёт, кому-нибудь даже пустят кровь. И тогда станет неважным, кто владел спорной подсекой перелогом прежде. По древнему праву башбаштаклыка она навсегда отойдёт нухратам.
Айдарук повернулся к своим людями, двумя руками упершись в невидимую стену, двинул её назад, к середине лодки. Барсулы переглянулись, но всё же попятились, а Байбат, облегчённо выдохнув, опустился прямо на палубу и спиной опёрся на пустую мачту.
– Воды ему. – Коротко скомандовал Айдарук, а сам метнулся на корму. – Чуксар, назад! Ни шагу с лодки.
Даже за два десятка шагов, что их разделяли, Айдарук сквозь возбуждённый крик толпы услышал, как Чуксара заскрипел зубами. Но всё же он отступил от борта, хотя и не вернул саблю в ножны.
– Это наш перелог, Кантимер. – Повторил Айдарук, снова повернувшись к Кантимеру. – И поверь, мы легко докажем это.
От его взгляда не ускользнула гримаса, исказившая лицо молодого нухрата. Он поджал без того тонкие губы и по тому, как забегали его глаза, Айдарук понял, что Кантимер, который только что был уверен в успехе, теперь торопиться понять, как ему должно поступить. Потому, не давая врагу опомниться, как всегда учил его Байбат, Айдарук сделал следующий шаг первым:
– Но в такой глуши легко ошибиться. – Миролюбиво сказал он. – Так что я позволю вам уйти с миром. Собирайтесь и чтобы к вечеру даже дух ваш простыл. Тогда клянусь, ничего не будет. Но если нет, старейшины рассудят нас. А когда они подтвердят, что вы не правы, придётся платить кайтару. Так что подумай, Кантимер.
И повернувшись к своим людям, Айдарук повелительно крикнул:
– На разворот! Уходим!
Глава третья
Примечания:
Биляр-елгу и Елшан-су – теперь реки Билярка и Елшанка на территории Билярска.
Бистэ – слобода
Кулаш – мера длины, равная расстоянию между концами пальцев обеих рук,
вытянутых в противоположные стороны на уровне плеч. Аналог русской сажени, примерно равной 1,75 м.Чалэм – цитадель, кремль, детинец.
Йорт – усадьба.
Кермен – дворец
От подсеки в верховьях Эремэ осламки барсулов отошли как раз в то время, когда потускневшее солнце стало спускаться к лесу. Лодки подхватило течение, а стылый осенний ветер до треска наполнил паруса, но Айдарук всё же усадил людей за вёсла и даже сам иногда сменял на скамье уставшего гребца. В Киче Чирмешан они вышли в первых сумерках заката, уже в полутьме опять раскидали пушнину по кораблям, и, не теряя времени, двинулись вверх по реке. Кормчий, с малых лет ходивший по этим местам, знал их, как свои пять пальцев, так что даже когда луна спряталась средь неподвижных лохматых туч и серебристая жила реки растворилась в непроглядно-чёрных глыбах берегов, караван продолжил путь, и едва на Востоке из гущи леса новый день розовой зарёй брызнул в небо, Айдарук разглядел на ещё тёмном горизонте очертания Биляра.
Когда они подошли к пристани, утро уже разгорелось, и на берегу вовсю шумел народ. Причал широким дощатым настилом тянулся от устья Биляр-елгу до небольшого оврага, на дне которого шумел Елшан-су. Обе речушки мелководным звонким потоком бежали к Киче-Чермешан с юга, с двух сторон огибая большой холм, на котором стоял город.
Разогнав рыбацкие лодки, караван встал в самом центре пристани. Айдарук первым спрыгнул на причал и, отдав пару коротких распоряжений, сам поспешил в город. Поначалу хотел взять с собой Байбата, но старик так и не пришёл в себя толком – его всё ещё мучили приступы кашля, после которых он густо сплёвывал кровь. И хотя наставник старался не показать, как ему тяжело и больно, глядя на бледное лицо и трясущиеся руки, Айдарук понял, что старик не осилит быстрым шагом даже ту четверть фарсаха, что отделяла город от берега. Придётся подстроиться под его медленный шаг, да ещё, наверняка, сделать несколько привалов. А сообщить отцу тревожную новость хотелось как можно быстрее.
От пристани к городу вела дорога – широкая лента голой земли, за века утрамбованной так, что не раскисала даже в многодневный ливень. С обеих сторон от неё расположился десяток бистэ, где в домишках с соломенной крышей и стенами из обмазанных глиной плетней жили бортники, рыбаки, охотники, пастухи. Вдоль обочины тянулись бесконечные ряды разновеликих бочонков с мёдом, над которым густо роились злые осенние мухи; огромные корыта со свежей и солёной рыбой, чей запах забивал любые ароматы; столы с сырым и копчёным мясом, вокруг которого сновали собаки с жадно горящими глазами; отары овец, клетки с курами и прочей домашней живностью, вопли которой, сливаясь с криками людей, рождали оглушительный гвалт, не стихавший даже на миг.
Айдарук быстрым шагом миновал стихийный рынок и вышел к первой крепостной стене, что на два кулаша поднималась частоколом из дубовых брёвен, заострённых на конце. Караульные ещё издали заметили сына патши и когда тот подошёл к воротам, проход уже был открыт. Внутри города как семечки в подсолнух набились полуземлянки под крышей из осиновой дранки, закопчённой дымом курных печей. Шум базара, клокотавшего снаружи, за стеной едва слышался приглушённым рокотом, а вонь торговых рядов здесь сменилась запахом сена, молока и свежего хлеба.
В городе Айдарук поневоле замедлил ход – ему постоянно встречались знатные люди, и с каждым из них приходилось не просто здороваться, как подобает, но ещё и вступать в разговор, справляться о делах и здоровье, а потом самому отвечать на пустые, но обязательные вопросы. Вести себя так завещали традиции предков, и презреть их дозволялось безродной собаке, но никак не сыну патши. Так что три сотни шагов, отделявших внешние ворота от чалэма, Айдарук шёл дольше, чем втрое больший путь от пристани к городу, и когда он, наконец, миновал мост через ров, поднялся по крутому спуску на высокий вал и вошёл в захаб – тесный тёмный коридор длиной два десятка шагов – то облегчённо вздохнул.