Назад в будущее. Истории о путешествиях во времени (сборник)

Король доставил толпе неожиданное развлечение. Когда с нас сняли наши оковы, он вскочил в своих фантастических отрепьях, с неузнаваемым от синяков лицом, и провозгласил, что он Артур, король Британии, и угрожал всем присутствующим ужасными наказаниями за измену, если хоть волос падет с его священной головы. Как он был изумлен, когда в ответ ему грянул хохот! Оскорбленный в своем достоинстве, он сразу замолк, хотя толпа просила его продолжать, дразнила его мяуканьем, свистом и криками:

– Пусть говорит! Король! Король! Твои смиренные подданные алчут и жаждут мудрых речей твоего ободранного величества.

Но они ничего не добились. Величавый, он неподвижно сидел под градом насмешек и оскорблений. По-своему он был действительно велик. Рассеянно я снял с лица своего белую повязку и перевязал ею свою правую руку. Увидев это, толпа принялась за меня:

– А этот моряк, конечно, его министр – посмотрите, какая у него перевязь через плечо.

Я не мешал им издеваться, пока им самим не надоело, а затем сказал:

– Да, я его министр, я – Хозяин; и завтра вы услышите об этом из Камелота, где…

Я не мог продолжать – так они хохотали. Но внезапно все стихло; появились шерифы Лондона в своих официальных одеяниях, со своими помощниками – это означало; что казнь сейчас начнется. В тишине было объявлено, в чем заключалось наше преступление, прочитан смертный приговор, затем все обнажили головы, и священник пробормотал молитву.

Потом одному из рабов завязали глаза; палач накинул ему веревку на шею. Между нами и толпой лежала дорога, хорошая пустынная дорога, охраняемая полицией, – как приятно было бы увидеть на ней пятьсот моих всадников! Но нет, это несбыточно. Взор мой скользил по дороге вдаль – нигде никого.

Миг – и раб уже болтался на веревке – болтался и барахтался, так как руки его и ноги не были связаны.

Снова палач набросил петлю, и второй раб закачался на веревке.

Через минуту в воздухе барахтался уже третий раб. Это было ужасно. Я отвернулся. Когда я опять повернул голову, короля уже рядом со мной не было. Ему завязывали глаза. Я был точно парализованный, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, что-то сдавило мне горло, язык не ворочался во рту. Ему завязали глаза и подвели под петлю. А я все еще не мог стряхнуть с себя страшного оцепенения. Но когда я увидел, что ему надевают петлю на шею, все перевернулось во мне, и я кинулся к нему на помощь. Мельком взглянул я на дорогу. Боже! По дороге мчатся пятьсот вооруженных рыцарей на велосипедах!

Никогда еще не видал я столь величавого зрелища. Господи, как развевались их перья, как сияло солнце на стальных колесах!

Я махнул рукой Ланселоту – он узнал меня и в лохмотьях, – сорвал с короля петлю и повязку и крикнул:

– На колени, мерзавцы, и приветствуйте короля! А кто откажется, тот будет ужинать сегодня в аду!

Я всегда выражаюсь высоким стилем, когда готовлю эффект. А приятно все-таки было, когда Ланселот и его ребята взошли на помост и пошвыряли шерифов и их приспешников за борт. Приятно было видеть, как изумленная толпа рухнула на колени и просила пощады у короля, над которым только что издевалась. А он стоял, величественный и в лохмотьях, и я невольно подумал, что царственная осанка – это все-таки что-нибудь да значит.

Я был безмерно доволен. Принимая во внимание все обстоятельства, такого блестящего эффекта мне никогда еще не удавалось достигнуть.

И вдруг ко мне подходит Кларенс, сам Кларенс! Он мне подмигивает и говорит как ни в чем не бывало:

– Недурной сюрприз, а? Я знал, что он тебе понравится. Я давно уже втихомолку обучал ребят езде на велосипедах и все поджидал случая показать их искусство.

Глава XXXIX Поединок янки с рыцарями

Я снова дома, в Камелоте. Дня два спустя за завтраком на столе возле своей тарелки я нахожу только что отпечатанный, еще влажный газетный лист. Начинаю прямо с объявлений, зная, что найду там что-нибудь, меня лично касающееся. Так и есть.

ПО УКАЗУ КОРОЛЯ

Кларенс снабдил это извещение следующими редакционными коментариями:

Вплоть до назначенного дня во всей Британии только и было разговору, что об этом поединке. Все остальные темы и интересы отступили на задний план. Не потому, что сам по себе турнир был таким уж важным делом, не потому, что сэр Саграмор нашел святой Грааль, ибо ему найти его не удалось, не потому, что второе (после короля) лицо в государстве участвовало в этом поединке; нет, все это было делом обычным. Была особая причина, вызвавшая такое экстраординарное внимание к предстоящему поединку. Весь народ знал, что это будет поединок не между двумя обыкновенными людьми, а между двумя могущественными волшебниками, поединок не мышц, но разума, не человеческой силы, но сверхчеловеческого искусства, последняя битва за первенство двух великих чародеев своего века. Каждый понимал, что самые пышные состязания самых прославленных рыцарей не могут стоять в одном ряду с подобным зрелищем; они всего лишь детская игра в сравнении с таинственной и страшной битвой богов. Да, весь мир знал, что это, в сущности, поединок между Мерлином и мной, между его волшебной силой и моей. Все знали, что Мерлин трудился дни и ночи, стараясь сообщить оружию и броне сэра Саграмора сверхъестественную силу нападения и защиты, что духи воздуха соткали ему облачное покрывало, сквозь которое противник мой будет видим всем, кроме меня. Тысяча рыцарей не могла бы справиться с сэром Саграмором, так вооруженным и находящимся под таким покровительством, никакие доселе известные чары не могли бы одолеть его. Оставалось выяснить: существуют ли иные чары, неведомые Мерлину, которые способны сделать покрывало сэра Саграмора прозрачным для меня и его заколдованные доспехи уязвимыми для моего оружия? Этот вопрос мог решить только сам поединок. И весь мир ждал поединка.

Итак, мир полагал, что на карту здесь поставлено многое, и мир был прав; и все-таки на карту было поставлено больше, чем он полагал. Дело шло о дальнейшем существовании странствующего рыцарства. Я действительно был чемпионом, но не чемпионом вульгарного чернокнижия, я был чемпионом сурового несентиментального здравого смысла и разума. Я шел на бой с твердым намерением – либо уничтожить странствующее рыцарство, либо пасть его жертвой.

Пространство для зрителей было отведено огромное, однако шестнадцатого уже в девять часов утра на нем не было ни одного свободного места. Грандиозные трибуны были украшены флагами, знаменами, роскошными драпировками и набиты вассальными королями, их придворными и британской аристократией; на первых местах красовались наши собственные король с королевой, а вокруг них сверкало всеми цветами радуги море бархата и шелка, блеск которого можно было сравнить только с битвой между закатом и северным сиянием в верховьях Миссисипи. Целый лагерь разноцветных шатров, украшенных флагами, с часовым перед каждой дверью, державшим в руках блистающий щит, тоже представлял великолепное зрелище. Здесь были все рыцари, обладавшие хоть каким-нибудь честолюбием, хоть какой-нибудь гордостью за свое сословие, ибо мое отношение к рыцарству как сословию не составляло тайны ни для кого, и защитники рыцарства не хотели упустить удобного случая. Если бы я победил сэра Саграмора, другие рыцари имели право один за другим вызывать меня на бой до тех пор, пока я был согласен сражаться.

На моем конце поля находилось всего два шатра – один для меня, другой – для моих слуг. В назначенный час король подал знак, и герольды возгласили имена бойцов и причины ссоры. Наступила тишина, затем раздался звук рога, приглашающий нас начать. Толпа затаила дыхание; на всех лицах было жадное любопытство.

Из своего шатра выехал великий сэр Саграмор, огромный, величественный и неподвижный, как железная башня; огромная пика его торчала также недвижно и прямо, сжатая могучей рукой; морда и грудь его огромного коня были закованы в сталь, а туловище было покрыто пышной попоной, которая свисала почти до земли, – о, величавое зрелище! Его приветствовали криками восхищения.

Затем выехал и я. Но криками меня не приветствовали. Сначала наступило молчание, красноречивое и полное изумления, потом грянул взрыв хохота и прокатился по всему этому человеческому морю – но тотчас же был оборван предостерегающим звуком рога. На мне был простой и удобный гимнастический костюм – телесного цвета трико и широкие шаровары из синего шелка; на голове моей не было никакого головного убора. Конь у меня был средних размеров, но быстрый, гибкий, с мышцами, как пружины, и стремительный, как борзая. Это был красавец с шелковистой шерстью и ничем не обремененный, кроме седла и уздечки.

Железная башня на разукрашенном огромном коне понемногу приближалась ко мне, выделывая тяжеловесные пируэты, и я двигался ей навстречу. Мы остановились; башня поклонилась мне, я ответил поклоном; потом мы поехали рядом к помосту, где восседали король и королева, чтобы преклониться перед ними. Королева воскликнула:

– Как, сэр Хозяин, вы собираетесь сражаться голый, без пики, без шпаги, без…

Но король оборвал ее и вежливо дал ей понять, что это ее не касается. Опять затрубили в рог; мы разъехались, заняли места в разных концах ратного поля и приготовились. Тут выступил старый Мерлин и накинул на сэра Саграмора тонкое, как паутина, покрывало, и сэр Саграмор стал похож на тень отца Гамлета. Король подал знак, рог завыл, и сэр Саграмор, держа свою огромную пику наперевес, уже несся прямо на меня с развевающейся сзади вуалью. Я свистнул и как стрела помчался к нему навстречу, насторожив уши и делая вид, будто я не вижу его и знаю о его приближении только по звуку. Хор поощрительных возгласов подбодрял моего противника, но и мне чей-то славный голос крикнул: