Назад, в пионерское лето

Теперь, когда он про это сказал, что-то такое мне из детства и впрямь припоминалось — правда, смутно.

«Ну так они спросят в изоляторе — и там скажут, что в глаза нас не видели!» — заметил я.

«Почему же не видели? Мы реально туда пойдем!»

«Ну…» — если задуматься, идея Младшего выглядела не такой плохой.

«Только надо быстрее — пока Вадим или Марина сами в изолятор не сбегали!» — принялся развивать свою мысль сообразительный юный пионер.

«Тогда поспешим!» — кивнул я — лучшего плана у меня все равно не было.

* * *

Лагерный медпункт, известный как изолятор, располагался на отшибе, в отдельно стоявшем одноэтажном здании, окруженном почти символическим деревянным заборчиком. Мы были уже в паре десятков шагов от его калитки, когда из темноты вдруг раздалось властное:

— А ну стоять!

Признаться, тут у нас и в самом деле чуть не схватило живот!

Мысль задать стрекоча у меня мелькнула, не скрою, но основной настрой все же был до конца отыграть намеченную роль, так что мы послушно замерли на полушаге.

В лицо нам ударил луч фонарика.

— Резанцев?

— Он самый, — ослепленный и вынужденный прищуриться, говорившего я не видел, но узнал наконец голос Максима. И этому в кровати не лежится!

С другой стороны, хорошо, что не Олега встретили!

— Куда это ты такой красивый собрался? — сухо осведомился старший вожатый.

— В изолятор! — честно ответил я. — Живот болит, сил нет! — для убедительности я схватился обеими руками за область пупа и малость скрючился.

— А почему один? — уже несколько более теплым тоном поинтересовался Максим. — Вадим с Мариной в курсе?

— Нет, — выдохнул я. — Я им не сказал… Не подумал… Можешь им передать — а то утром перепугаются?

— Если опомнятся только утром — гнать их таких к чертям из лагеря! — хмыкнул старший вожатый.

— Не надо к чертям… Так скажешь им?

— Обязательно. Но сперва провожу тебя.

— Спасибо…

Свет в медпункте не горел, но для такого часа дверь на наш настойчивый стук открылась довольно быстро — где-то через полминуты.

— Что случилось? — узнала Максима выглянувшая изнутри медсестра — дородная тетка лет сорока…

Стоп. Тетка? По-хорошему, она куда младше меня! Но назвать ее иначе почему-то не получается! Забавно…

— Вот, Алевтина Герасимовна, принимайте пациента, — кивнул на меня старший вожатый.

— Что с ним? — поинтересовалась медсестра — почему-то у Максима, а не у меня самого.

— Говорит, живот.

— Ну, проходите.

Внутри меня усадили на табурет, велели расстегнуть рубашку, и Алевтина Герасимовна приступила к осмотру. Надавила там-сям:

— Так больно? А так? Какая вообще боль? Острая или тупая? Живот крутит? Понос был?

Я отвечал, стараясь не запутаться — вопрос повторялись в самых замысловатых комбинациях.

Все это время Максим стоял в углу и задумчиво наблюдал за происходящим — уведомить о моей судьбе Вадима с Мариной он что-то не спешил. Может, ждал диагноза?

— Что ел вечером? — поинтересовалась между тем медсестра. — Фрукты, овощи из дома? Конфеты?

— Ничего такого, — заверил я ее. — Только что давали на ужин!

— Когда почувствовал боль?

— Уже после отбоя… Иначе бы сказал вожатым…

— Сколько раз после этого ходил в туалет по большому?

— Ну… Несколько.

— Сейчас сильно болит?

— Как вы щупать перестали — почти прошло…

— Ясно, — кивнула Алевтина Герасимовна. — Держи градусник, — протянула она мне ртутный термометр, — померяем тебе температуру.

— Каков вердикт? — поинтересовался тут Максим.

— Если не тухлые фрукты, то, скорее всего, как обычно — грязные руки, — повернулась к нему медсестра. — Дам ему уголь и оставлю у нас до утра. Если боль не уйдет — разбудим Зою Давыдовну, пусть сама его посмотрит!

— Принято, — кивнул старший вожатый. — Я тогда пошел?

— А я вообще не знаю, что ты тут до сих пор торчишь. Иди, конечно.

— Марину с Вадимом предупреди, пожалуйста! — напоследок напомнил я Максиму.

— Обязательно, — пообещал тот.

Температура у нас с Младшим оказалась почти нормальной — 36,9. Три лишние десятых — это мы, должно быть, по лесу набегали, но Алевтина Герасимовна, увидев результат, покачала головой, и в добавок к активированному углю дала нам еще какую-то таблетку, на этот раз не черную, а белую.

— Что это? — спросил я.

— Не задавай дурацких вопросов — пей!

Ничего и не дурацких!

Как бы то ни было, к спорам обстановка не располагала — мне все еще требовалось правдоподобно изображать испуганного болезненным недугом пионера. Да и не дадут в СССР ребенку чего-то совсем уж вредного… Ведь не дадут же?

Напоив лекарствами, медсестра отвела меня в палату — поменьше, чем в корпусе, всего на пять кроватей, на одной из которых уже, кстати, кто-то, посапывая, дрых.

— Раздевайся и ложись! — шепотом, дабы не потревожить другого пациента, велела мне Алевтина Герасимовна. — Но если что — я тут, сразу подходи! Коли вдруг усну — не стесняйся, буди!

— Хорошо, — кивнул я.

На этом мы с ней и расстались.

2. Изолятор

Юг Московской области, 5 июня 1985 года

Пробуждение пришло от чувства опасности — смутного и маловразумительного, но при этом неотступного. Я открыл глаза: надо мной стоял Игонин.

«Это тот самый тип, с которым я дважды дрался?» — не преминул уточнить Младший, проснувшийся, похоже, одновременно со мной.

«Да там и одного-то раза полноценно не получилось…» — позиция у меня сейчас была, мягко говоря, не очень выигрышная: лежа на спине, да еще и завернувшись в одеяло — толком ни вскочить, ни увернуться…

— Ну и что вот ты меня все время преследуешь?! — злобно прошипел между тем первоотрядник. Он был в одних трусах, волосы взлохмачены, глаза… Глаза смотрели скорее испуганно, нежели хищно. Впрочем, последнее мало что меняло: в страхе можно такого наворотить, что никакой отваге и не мечталось…