Назад в СССР: Демон бокса 3

— Так знал же размер Вики, тебе такая же на один рост больше! — да, не удержался, не гусар же.

— Какая разница… Всё равно — попал в точку. И каждый раз не забывал, что-то привозил, говорил комплименты. Как я сестре завидовала и ревновала — не передать. Стасу отдалась, потому что — он твой друг. Да, к нему тоже была неравнодушна, классный парень, высокий, мускулистый, остроумный. Но с тобой не сравнить.

Подобрала его как объедки со стола? Обидно за товарища.

— Я первая поняла, что Вика тебя не ценит. Не понимает своего счастья. Моментально пожертвовала им, когда ей стало с тобой неудобно. Всего лишь — неудобно! Не за декабристом же ехать в Сибирь, а за чемпионом в США!

— Она знала, что ты — тайная соперница?

— Знала, что завидую её успеху. Я не скрывала.

— И согласилась на нашу поездку в США без неё?! Тут у меня что-то в голове не укладывается.

— Наверно, в Минске произошло что-то, о чём мы не знаем, но на неё повлияло сильно. Она же не вполне адекватная. Ты знаешь, что лет в шестнадцать её водили к психиатру?

— Удивляй дальше.

— Это было ещё там, в Сибири. Я подслушала… Знаешь, дети любопытные. Да и сейчас такая. А как взрослая стала, не поленилась посмотреть медицинский справочник в библиотеке. В общем, ей поставили невротическое расстройство. Конкретно оно называется… язык не сломать…

— Давай по-русски.

— По-русски: обсессивно-компульсивное расстройство. В лёгкой форме, конечно. У больных навязчивая обеспокоенность, перфекционизм, желание контроля за всем и вся, ослиное упрямство с полным отсутствием гибкости. Соответственно — гиперконсерватизм и жуткое нежелание непрогнозируемых перемен. Конечно, у неё все эти синдромы заглушили, больше года глотала пачками всякие пилюльки. После замужества — изредка, втайне от тебя. Ты, занятый боксом и заработком денег, не замечал элементарного — она постоянно находилась в состоянии на разрыв. Хотела контролировать свою жизнь, но тут попробуй проконтролируй, когда дома папа — генерал и тиран. Решилась порвать, наступив на горло консерватизму, чтоб вырваться из-под его ига, но угодила под твой контроль, тобой не больно-то поуправляешь. Тип вроде Гоши — идеальный для неё вариант, ходит строем по команде. Приказала — кинется за неё в огонь и в воду, не спрашивая зачем. На редкость бесхребетный. Зачем ей лететь через океан? В США она вообще в безраздельной твоей власти.

— Да… Ты могла бы намекнуть.

— Какое намекнуть! Прямым текстом тебе говорила — она не приедет. Или ты хотел, чтоб мужу сестры рассказала об её психиатрическом диагнозе?

— Так рассказала же.

— Что не делает мне чести.

Я не удержался и врезал по больному, хоть, наверно, не стоило. Не надо было окончательно добивать приятное послевкусие, последовавшее за сногсшибательным сексом. Но брякнул:

— Многие психические недуги — наследственные. Генерал Щеглов с его «вспышка справа» — форменный психопат. А ты сама? Как себя чувствуешь?

Ольга села на кровати, поджала ноги, подтянула простыню к подбородку.

— Такая же шизофреничка, — сказала с обезоруживающей откровенностью. — В Америку и в полную от тебя зависимость боялась лететь до усрачки. Едва не сбежала прямо из терминала в Шереметьево. Но я очень люблю и тебя, и Машку. Тем более, со своим боксом ты не сможешь заменить ей одновременно отца и мать.

Я — дебил. Только сейчас осенило. В личном деле генерала Щеглова не могло не быть отражено, что его старшая дочь обращалась за психиатрической помощью. Странно, опекавшие меня парни из КГБ не предупредили о тревожном факте, когда писал рапорт о женитьбе на Виктории Щегловой. Наверно, кадровик глянул: потенциальный тесть — генерал-майор, начальник ВИЗРУ, стопроцентно благонадёжный, не подходит под стишок Высоцкого — жил в гостинице «Советской» несоветский человек, и достаточно. А вот при детальной проверке перед отправкой в США всё перелопатили до донышка, и Соколов дал задание не пускать Вику в Штаты, не нужна ценному агенту ходячая бомба под боком. Значит, шансы на её появление здесь раньше девяносто первого года — нулевые.

— Оль! Вернёмся в Калифорнию, ходишь к психологу, я сам найду компетентного и оплачу. Если назначит, пей колёса. Контролируй душевное равновесие. ОК?

— Ты меня не оттолкнёшь?

А вот это — Рубикон. Решение или-или. Как в тот день, когда стоял на заснеженном крыльце института иностранных языков, протягивая Вике кольцо… Кстати, надо ей набрать.

— Не оттолкну. А сейчас давай проверим некоторые твои наблюдения.

Что любопытно, разговоры с минского номера при звонке в Минский район — как с эхом от железного таза, слышимость так себе. Из Штатов, через немереное количество электрических цепей и контактов — лучше на порядок. Техника на грани фантастики.

Ответила ма, радостно доложила, что играется с Ваней, всё у них прекрасно, позвала Вику. Я очень мило поздоровался и перешёл к делу:

— Через две недели суд по твоему иску о разводе. Наверно, последнее слушание.

— Я отзову иск, раз всё нормально.

— Ничего не нормально. С моей стороны условия выполнены. Даже с Ольгой — содержу её, устраиваю с осени в университет, она помогает с Машей. А ты не приехала. Мне сказать своему адвокату в Москве — купить тебе билет в Нью-Йорк на ближайшие дни?

— Постой… Не сейчас, тут есть обстоятельства…

— Значит, я даю согласие на развод. Вызов в США аннулирован. Не желаю быть мужем с другого континента.

— Валера… — всхлипывания, переходящие в рыдания. — Как ты можешь?

— Терпел почти два года. Приехал — дал тебе шанс.

— Ва-ле-ра! Я не могу лететь в США, как ты не хочешь понять?! Никогда не смогу! Возвращайся, буду тебе лучшей в мире женой!

— Лучшие в мире так не поступают. Ждановичи не продаю, раз там моя мама. В остальном будем учиться жить как разведённые супруги, у которых есть общие дети, и нельзя окончательно ссориться, соблюдая их интересы. Формальные детали развода обсудишь с моим минским адвокатом.

— Валера! Дай Машу! Или Ольгу!

— Маша спит давно. Ольга в своём номере. Завтра передам, что ты хотела с ней говорить. Пока.

Стоя в одних плавках у телефона, слегка замёрз. Выключил кондиционер, ночью и на улице не особо жарко. А потом нырнул под простыню к Оле.

— Тебя знобит? Как же тяжело ты переносишь разрыв с ней…

Обняла меня. Не эротически — согревающе.

— Не самый тяжёлый разрыв. Бывало и хуже. Одна моя возлюбленная без затей перерезала мне горло во сне. Пока я хрюкал и катался по ковру, сбивая светильники и теряя кровь, ворвались стражники…

— Ты выжил с перерезанным горлом?!

— Да ты что! Нет, конечно. Последнее, что увидел в своей первой оборвавшейся жизни, был мой легионер, заколовший гладиусом любимую женщину. Немолодой вроде мужик, а я влюбился без памяти как пацан в юную еврейскую наложницу.

— Стража… Наложница… Гладиус?

— Да, короткий римский меч. Семидесятый год, если не ошибаюсь. Без всяких «тысяча девятьсот».

— За что она тебя?

— Мы сожгли Иерусалим. Часть жителей перебили, остальные разбежались. Я как командир легиона забрал себе самую красивую пленницу. Кто знал, что они такие мстительные?

Ольга откинулась на спину.

— А ещё меня упрекаешь в сумасшествии. Наверно, я и в самом деле — псих, потому что хочу тебе поверить. Произнеси что-нибудь на древней латыни. Или древнееврейском.

— На арамейском, — я с напряжением выдал короткий спич, намертво врезавшийся в память, даже если бы она не была столь совершенной. — Означает: ты не ведаешь, что творишь. Эти слова мне сказал измождённый бородатый еврей с колючей веткой на лбу, висящий на распятии, когда я ему проткнул живот копьём. Сказал и умер.