Наживка

К сильному неудовольствию некоторых ультраконсервативных соседей Харлей стал одним из последних состоятельных домовладельцев на Саммит-авеню. В прекрасные вечера мускулистый гигант с длинной черной бородой и болтающимся конским хвостом часто топает мимо в мотоциклетных ботинках, сплошь затянутый в кожу. Зрелище для коренных обитателей жуткое даже на том расстоянии, с которого татуировок не видно.

Ему принадлежит безобразный дом из красного песчаника с башенками, окруженный высокой железной кованой оградой с острыми пиками, на которые можно было бы насадить взрослого слона, но сразу за массивной парадной дверью открывается баварский замок из сказок братьев Гримм. Десять тысяч квадратных футов увешаны заграничными хрустальными люстрами, заставлены изысканной антикварной мебелью соответствующих хозяину габаритов; темное дерево ручной резьбы, выполненной в незапамятные времена, сверкает, как «глаза испанской шлюхи», по выражению самого Харлея, чем во многом объясняется неприязнь соседей. Сногсшибательная звуковая система без умолку наполняет дом тяжелым роком или оперой, в зависимости от того, один он или нет, потому что от оперы Харлей Дэвидсон иногда плачет.

В октябре прошлого года после кровавой бани в чердачном офисе «Манкиренч» компания временно переместилась к Харлею на третий этаж, работая над новым программным обеспечением. До отъезда Энни в Аризону на прошлой неделе все трое – Энни, Грейс и Родраннер – почти полгода просиживали у него целыми днями. Пришлось приспосабливаться к их постоянному пребыванию. Даже когда оно завершилось, по вечерам в старом доме витают запахи и звуки, будто в нем живет семья, и это очень приятное ощущение.

Сейчас они с Родраннером стоят в каретной – двухэтажном чуде с булыжным полом и шпунтовой стенной обшивкой из дубовых плашек под храмовым сводчатым потолком. Здесь тоже висят хрустальные люстры, что Родраннер считает излишней смехотворной роскошью. Кроме того, ему не нравятся стойла, комнаты для грумов на втором этаже, устроенные тут задолго до покупки дома.

В данный момент в огромных помещениях, предназначенных для экипажей, саней и запрягаемых в них животных, находятся совсем другие лошадиные силы. Доставленный сегодня дом на колесах символизирует завершение рутинной работы. Серебристый бегемот с тонированными стеклами кажется здесь чужеродным и лишним.

– На автобус похоже. – Родраннер топтался перед автофургоном, растопырив паучьи руки, глядя в огромное ветровое стекло почти на уровне своих глаз в шести с половиной футах над полом. Он проехал через весь Миннеаполис на велосипеде исключительно ради физической нагрузки, как обычно, в костюме из лайкры, нынче в черном, в предчувствии грязной работы.

– Никакой не автобус. Не называй его автобусом. Официально это рекреационный автомобиль повышенной проходимости и соответствующего класса, а неофициально «Колесница».

Родраннер закатил глаза.

– Зачем ты постоянно даешь названия неодушевленным предметам? Невыносимо. Начиная с дома и заканчивая своим членом.

– Мой член одушевленный предмет.

– Заткнись. Если хочешь тратить свободное время на выдумки, лучше придумай новое название фирмы.

– Полгода голову ломаю. Переобезьянничать «Манкиренч»?.. Граничит с кощунством.

– Понимаю. Все равно что дать новое имя десятилетнему ребенку.

– Вот именно.

– Но придется.

– Догадываюсь.

Никого не радует необходимость сменить название компании. Десять лет они крутились и вертелись что было сил, обезьянья натура вошла в плоть и кровь.

– Геккон, – поперхнулся Родраннер.

– Это ты так чихаешь?

– «Геккон инкорпорейтед». По-моему, неплохо.

Губы Харлея недоверчиво шевельнулись средь черной бороды.

– Совсем с ума спятил? Какая-то чертова ящерка…

Родраннер пожал плечами:

– Продолжение темы животных. Мне нравится.

Харлей открыл тяжелую гидравлическую дверцу фургона, недовольно взбираясь по лестничке.

– Если мыслить в таком направлении, я бы фирму назвал в твою честь селезнем – нырком в дерьмо.

Поднимавшийся за ним следом Родраннер быстро забыл об оскорбленной гордости, как только ступил в бархатный интерьер дома на колесах и начал оглядываться. Пушистые мягкие ковры устилают полы; пухлые низенькие лежанки, похожие на обтянутое шелком суфле, окружают сверкающий лаком деревянный стол; в просторной кухне гранитные столешницы, хромированная посуда, полированный тик…

Харлей скрестил на широкой груди руки, оскалившись в широченной улыбке.

– Что скажешь, приятель? Похоже на Букингемский дворец?

Родраннер таращил глаза, как ребенок рождественским утром.

– Умереть и не встать. Особенно все это дерево.

Харлей скромно передернул плечами:

– Мне как бы хотелось, чтоб было похоже на яхту, только без всякой морской чепухи. Пошли, еще чего покажу. Чем дальше, тем лучше.

Шагавший за ним по длинному фургону Родраннер на минуточку остановился полюбоваться вместительной ванной с душевой кабиной. Лакомый, по мнению Харлея, кусочек располагался в дальнем конце – огромная бывшая спальня, полностью переоборудованная в рабочий кабинет. Четыре компьютерные рабочие станции, на одной стене высятся полки с подсобными материалами, на буфетной полочке охладитель для вина и увлажнитель сигар для Харлея, для Родраннера новейшая кофеварка-эспрессо.

– Вот наш мобильный командный центр, приятель. Отсюда будем наносить пинки в задницы и по яйцам. Заслышав наши речи, плохие ребята по всей стране взвоют от ужаса.

Родраннеру, наконец, удалось оторвать глаза от кофеварки.

– Слушай, старик, Грейс и Энни рехнутся, увидав эту штуку. Кстати, где Грейс? Я думал, она тут проводит проверку.

– Нынче вечером не смогла. Встречается в своем Дворце любви с итальянским жеребцом.

– С Магоцци? – скептически переспросил Родраннер.

– А с кем же еще?

Родраннер минуту подумал.

– По-твоему, у них любовь?

Харлей недоверчиво посмотрел на него:

– Тебя только что осенило, гений? Черт возьми, где ты был последние полгода? Конечно, любовь.

Нижняя губа Родраннера страдальчески и трагически скривилась, как всегда, когда он чего-то лишался.

– Никогда не видел, чтоб за руки даже держались. Думал, просто дружат.

Харлей поднял глаза к потолку:

– Господи боже, Родраннер, тут мозгового штурма не требуется. Надо иметь единственную функционирующую серую клетку, чтоб сразу понять, как только увидишь их вместе, тупо и растерянно уставившихся друг на друга.

– Господи помилуй! Ты только из этого заключаешь, будто они любят друг друга? Безнадежный романтик. Видишь то, что хочешь. Тупо и растерянно смотрит один Магоцци. Если бы у тебя функционировали две серые клетки, ты бы заметил, что Грейс ведет себя сдержанно. Знаю, он в нее влюблен, и мне его искренне жалко, но она далеко не готова пуститься по этой дорожке. Может быть, вообще никогда не пойдет.

Харлей испепелил приятеля взглядом.

– Никогда не осуждай романтиков. Любовь обладает таинственной непредсказуемой силой, творит еще более странные вещи, чем отношения между Грейс и Магоцци. Черт побери, кто знает? Может, когда-нибудь ты покажешься женщине привлекательным. Мир полон сюрпризов.

9

– Пуф! Иди сюда! Кис-кис-кис!.. – В голосе Розы звучала тревога, имевшая вполне веские основания. Никчемное животное носится по двору в такой поздний час, притворяясь глухим.

Она всегда боялась темноты, даже в детстве. С годами страх только усилился, стал через семьдесят с лишним лет иррациональной бессмысленной фобией, которая лишает рассудка. Ее не пугают обыденные опасности, подстерегающие пожилую одинокую женщину, – воры, убийцы, насильники, даже падение с переломом шейки бедра, все, о чем каждый раз заботливо предупреждает дочь. Страшна сама по себе темнота.